Московские французы в 1812 году. От московского пожара до Березины

Но мобилизация в первые часы пожара для членов французской колонии была совсем не легким делом. Каждый готовился к худшему и просил отпущения грехов у кюре Сен-Луи. Тот отказывался, стараясь в первую очередь вернуть людям надежду и смелость. Требуется быстро собраться, говорил он им, теперь, когда Наполеон щедро предоставил вооруженную защиту. Наконец, поддерживаемые солдатами охраны и энергией своего кюре, французы начали борьбу с огнем, с силой и упорством, граничащими с безумием. Имея весьма слабое снаряжение, главным образом, ведра, они рассчитывали на общие усилия, которые позволили бы им локализовать пожар и, главное, создать периметр безопасности вокруг их домов и магазинов. Аббат Сюррюг, возглавивший «спасателей», рассказывал об этом страшном моменте: это был четверг, 5/17 сентября, когда опасность достигла максимума и огонь угрожал домам, стоящим возле Кузнецкого моста. «Жители этого квартала, уже с узлами на спине, казалось, готовились к этой последней жертве, — писал он, — когда рота фузилеров императорской Новой гвардии, вооружившись ведрами, стала энергично поливать крыши наиболее угрожаемых домов и таким образом спасала их от возгорания до тех пор, пока огонь вокруг не погас, пожрав рухнувшие крыши, а ветер не ослабел и перестал разносить огонь. Это было спасением для всего квартала, который остался самым целым в городе и который представлял собой дугу от начала Кузнецкого моста, идя через Рождественку, потом поворачивал направо, вдоль Маросейки, и заканчивался в конце Кузнецкого моста^{141}. Церковь Святого Людовика, погубить которую могла одна искра, была спасена чудесным вмешательством Провидения»^{142}.

Следует также сказать, что аббат Сюррюг, по словам его соотечественников, демонстрировал незаурядное мужество и являлся одним из тех, кому французский квартал в первую очередь обязан своим спасением. Он скромно повторял слова о роли Провидения, но без его упорства, без силы его характера результат мог бы быть совершенно иным. Актриса г-жа Фюзий также свидетельствовала в этом смысле: «Довольно большое пространство внутри церковной ограды было застроено небольшими деревянными домиками, в которых небогатые иностранцы в любое время находили приют. Пока город был в огне, солдаты рыскали по нему с целью грабежа. Все остававшиеся женщины, дети и старики укрылись в храме. Когда солдаты явились туда, аббат Сюррюг приказал отворить двери и, в полном священническом облачении, с распятьем в руках, окруженный этими несчастными, чьей единственной опорой он был, уверенным шагом пошел навстречу тем одержимым, которые почтительно отступили… Аббат Сюррюг попросил охрану, чтобы защитить эти несчастные семьи, и она была ему быстро выделена» Дипломат Ж. де Местр в свою очередь подтвердил эту версию событий: «Войдя в город, французы отправили пять человек для охраны католической церкви Святого Людовика; она единственная была пощажена и послужила укрытием для многих людей и вещей»^{143}. В действительности, пожар пощадил не только церковь Сен-Луи-де-Франсэ и славившиеся по Москве многочисленные французские магазины, торговавшие предметами роскоши, но и — ирония судьбы! — дом графа Ростопчина. Надо сказать, что дворец московского губернатора был расположен совсем рядом с католической церковью, на улице Лубянка. Таким образом, человек, считавшийся организатором и руководителем катастрофы, косвенно получил выгоду от слаженных действий своих врагов. У некоторых это вызвало обиду, если не сказать ненависть в отношении этого чиновника. Ж. де Местр в дипломатической переписке уточнял, что Ростопчин не лишился даже ни единой книги из своей библиотеки! Когда представляешь себе огромные потери и лишения, выпавшие на долю других, этот факт не может не удивлять.

Какое бы везение ни досталось одним и невезение другим, и те, и другие могли лишь констатировать размах бедствия. Даже люди, относительно мало пострадавшие от пожара, были сильно травмированы увиденным и пережитым. Савойский посол Ж. де Местр признавал: «Сомневаюсь, чтобы со времен пожара Рима при Нероне человеческому взору представало нечто подобное. Те, кто стали свидетелями этого, не находят слов, чтобы описать увиденное. Мне довольно будет сказать, что на расстоянии 84 верст было явственно заметно то белесое свечение, которое создают большие пожары, а один немецкий натуралист, состоящий при графе Алексее Разумовском, написал ему, что на расстоянии 15 верст он посреди ночи свободно читал при печальном свете этого пожара»^{144}. Можно предположить, что и мадам Фюзий делала записи в свой дневник при этом же освещении! Но для московских французов, переживших ужасы пожара и грабежей, страхи, печаль и отчаяние еще не закончились. После огня новым испытанием для большинства из них стала наполеоновская оккупация, продолжавшаяся шесть недель.

Глава 5 Под наполеоновской оккупацией