Московские коллекционеры

Итак, все решено. Панно прописаны, излишне резкий колорит приглушен — всему виной помощники, которым Дени доверил часть росписей; не сумели выдержать уровень, вот и пришлось исправлять их ошибки (на этой оплошности Дени старался не акцентировать внимание, постоянно переводя разговор на другие темы). С вазами и скульптурами вопрос тоже решен — их сделает Аристид Майоль, про которого сам Мейер-Грефе в своей «Истории нового искусства» написал, что он — «единственный из скульпторов, способный создать пластику, созвучную с декорациями Мориса Дени». Новые панно в самом скором времени будут готовы. Последнее распоряжение перед отъездом — удалить прежнюю мебель — отдано. Дени успевает набросать эскиз новой обстановки музыкального салона: на одном листке рисует узенькие скамеечки и на другой наносит несколько разноцветных акварельных мазков — собственноручный эскиз материи в тон панно. Мэтр потребовал, чтобы именно таким, белым с позолотой, шелком обили банкетки. Всю прежнюю, причем «очень недурную по вкусу», мебель действительно вскоре убрали. Вдоль стен поставили «эти ужасно неудобные», как выразился Сергей Виноградов, беленькие банкетки-диванчики: сиденье располагалось страшно низко, зато спинка и подлокотники были сделаны высокими.

Срежиссированный французом ансамбль музыкального салона, несомненно, впечатлял: огромные живописные панно, бронзовые фигуры обнаженных майолевских дев [119] (Помоны, Флоры, Весны и Лета), вазы на подставках, изысканная, немного театральная мебель. Все вместе взятое было эффектно, сильно и выразительно, вот только росписи… Слишком уж фальшиво и слащаво выглядели сами персонажи, да вдобавок кислотный колорит (потушить излишнюю резкость художнику до конца так и не удалось), который князь Сергей Щербатов сравнил с «розовой карамелью». Страшно разочарован был и Александр Бенуа, считавший себя отчасти ответственным за провал своего любимца, явно сфальшивившего в своей «Истории Психеи». «…Именно в таком мнимо-высоком искусстве неминуемо должна была обнаружиться вся несостоятельность художника и, что еще хуже, — его безвкусие», — безжалостно написал Александр Николаевич в своих «Воспоминаниях». По признанию Бенуа, он так «усиленно пропагандировал» Мориса Дени, что не прислушаться к его восторгам было просто невозможно. Даже С. И. Щукин и тот купил четыре картины, а его брат Петр Иванович — одну, зато капитальную работу мастера — идиллическую «Священную рощу».

И Михаил Абрамович купил две. Что касается Ивана Абрамовича Морозова, то, к радости Бенуа, тот «расхрабрился до того, что дал Дени возможность "высказаться вполне"». Речь, понятно, шла о панно. Однако с «Историей Психеи» художника постигла явная неудача. А. Н. Бенуа не мог избавиться от чувства неловкости, рассматривая со счастливым, торжествующим заказчиком только что законченные панно. Щербатов с Бенуа оказались в явном меньшинстве. У большинства морозовский музыкальный салон пользовался таким невероятным успехом, что даже С. И. Щукин немного завидовал Морозову, чуть ли не ревновал, что на него было совсем уж непохоже.

Закончив с салоном, Иван Абрамович занялся парадной лестницей. Длинный узкий марш завершался двумя массивными полуколоннами. В неглубокую нишу между ними прямо-таки просилось живописное панно. К Дени Морозов решил не обращаться и предпочел иного по манере и по настроению художника. Иван Абрамович, надо заметить, всегда любил живопись мягкую и интимную. Такую, какой как раз и отличался Пьер Боннар. Иван Абрамович купил у него целых тринадцать холстов, причем шесть из них были написаны по его личному заказу (конкурировать с Боннаром в морозовском собрании мог только Сезанн со своими восемнадцатью работами). Шесть огромных заказных полотен можно считать настоящим признанием в любви. С. И. Щукин изъяснялся в своих чувствах к Матиссу точно таким же образом. Сергей Иванович, предпочитавший все «острое и будоражащее», между прочим, Боннара не покупал вовсе — не его был художник, и все тут. Вернее, купил однажды, но «жить с картиной» не смог и отправил ее обратно в Париж. «Боннар открывает и в самых обыденных вещах изумительные сокровища цветистости… Краски… поют, звенят, сливаются в совершенно своеобразные аккорды. Но вот при всем том в целом искусство его представляется пустым, часто даже… нелепым». Так, во всяком случае, полагал Бенуа. Наверное, и Щукин почувствовал что-то подобное. У Щукина был свой принцип: купить, привезти, повесить и ждать, будет ли картина волновать его, как и при первом свидании. С Боннаром этого не случилось.