Московские коллекционеры

Все складывалось более или менее благополучно. До Парижа добрались, деньги на счетах были, сняли квартиру на площади Тьер. Вот только чувствовал себя Иван Абрамович довольно скверно. Об этом легко догадаться, едва взглянув на его последнюю фотографию. На пожелтевшей карточке осунувшееся лицо, взгляд трагический… Кто-то совсем неумело обрезал портрет и получился овал, а Дося надписала по-французски, чтобы не перепутали: «Мой отец Иван Морозов». Узнать богатейшего русского фабриканта Морозова на снимке сложно. От «добродушного толстяка» с серовского портрета почти ничего не осталось, только глаза. «Иван Абрамович принадлежал к разряду людей, сильно падающих духом при нарушении правильного хода их жизни какими-нибудь серьезными случайными обстоятельствами. Мне пришлось быть у него во время первых дней первой революции, и меня потрясло изменившееся его лицо с глазами, полными отчаяния, с выступающим потом на лбу, и он с потерею всякой надежды твердил: "Все пропало, все пропало, и мы все погибли!" — без малейшего желания применить свою энергию, свои деньги к спасению хотя бы части своего положения!» Варенцов настолько живо и достоверно описал Морозова, что многие поверили каждому слову его мемуара, даже такой нелепости, как самоубийство. Уважаемые авторы каталога собрания французской живописи Пушкинского музея и те повторили миф о перерезанных в ванной берлинской гостиницы венах. На самом деле Н. А. Варенцов, хотя и был с Морозовым в дальнем родстве через Хлудовых, знать про последние дни, а тем более часы Ивана Абрамовича никак не мог, поскольку за границу уехать не сумел и навсегда остался в Москве [130].

Жизни себя Иван Абрамович не лишил, но вкус к ней явно потерял. Неудивительно, что в апреле 1921 года он решил спешно составить завещание. «Находясь в здравом уме и твердой памяти, я, отменяя мое Духовное Завещание, совершенное мною в 1917 году у нотариуса А. П. Казакова в Москве, завещаю все мое движимое и недвижимое имущество, где бы оно ни находилось и в чем бы ни заключалось, жене моей Евдокии Сергеевне Морозовой». В Европе у Морозова недвижимости не имелось, а владение на Пречистенке со всеми строениями и землей, оцененное в четверть миллиона рублей, еще в декабре 1914 года было подарено им законной супруге [131].

В конце мая 1921 года семейство отправилось на любимый курорт — в Карлсбад. Жизнь на водах, как и до войны, оставалась размеренной и неспешной: ежедневные прогулки к источнику, ванны, ритуальный променад вдоль речки Теплы. Морозовы, вероятно, поселились в «Пуппе», самом шикарном и по сей день карловарском отеле. Напротив, в выстроенном специально для немецкого кайзера Вильгельма фешенебельном Кайзербаде постояльцы гостиницы принимали процедуры. Во время одной из них Ивану Абрамовичу стало плохо с сердцем. «Кайзербад, Лутерштрассе. 22 июля 1921 в 11 часов на 49 году скончался Иван (Жан) Морозов, русский, православный, женатый, промышленник… Дезинфекция и другие принятые санитарные меры: временное захоронение с уложением в гроб, как предписано в регламенте для дальнейшего транспорта» [132].

Ужасно умереть вдали от дома, пусть даже временного, и в наглухо заколоченном гробу отправиться в странствие по Европе (на память почему-то приходит умерший на курорте, в Баденвейлере, Чехов, чье тело привезли в Москву в вагоне-холодильнике для устриц). Вдове и дочери было не до оплакивания усопшего. Пришлось улаживать бесконечные формальности, заверяя документы сначала во французском консульстве в Берлине, потом в Женеве и, наконец, в Париже, чтобы ввезти гроб с телом во Францию. Все нужные документы сохранились, но тело бесследно исчезло — ни один французский архив не может подтвердить факт захоронения.

В Русской церкви на рю Дарю отслужили три панихиды по усопшему: первую — 24 июля по просьбе семьи, вторую, три дня спустя, заказал Союз русских промышленников, а на девятый день — Банк И. В. Юнкера, членом совета которого был покойный. Никаких некрологов — только объявление в черной рамке в парижских «Общем деле» и «Последних новостях» и берлинской газете «Руль». В Советской России об уходе из жизни И. А. Морозова написал Б. Н. Терновец в рубрике «Собиратели и антиквары прошлого» в журнале «Среди коллекционеров» [133]. В 1921 году такое вполне позволялось.