Московские коллекционеры

Было это всего лишь сплетней или нет, наверняка сказать нельзя. Младших Щукиных, Гришу и Сережу, «славных черноглазых мальчиков» с детских фотокарточек, в письмах и мемуарах редко кто упоминает. Про Гришу хотя бы известно, что он учился в Поливановской гимназии вместе со старшим братом Ваней, был шафером на свадьбе дяди Петра Ивановича и по поручению отца ездил в Париж, помогать в ликвидации имущества другого своего дяди — Ивана Ивановича, Судя по рассказам старшего брата, Гриша страдал серьезным дефектом слуха — то ли после перенесенной в детстве болезни, то ли после несчастного случая, поэтому Беверли Кин и пишет, что Григорий Сергеевич был глухим. Глухим — вряд ли, а вот то, что и Гриша, и Сережа были душевно не здоровы и справиться со своей болезнью не сумели, сомнению не подлежит. Психиатр наверняка поставил бы более точный диагноз.

Психиатрия как наука к началу XX века начала расцветать: создатель психоанализа профессор Зигмунд Фрейд практиковал в Вене, а Карл Юнг в Цюрихе разрабатывал теорию «аналитической психологии». Природу депрессий, психозов и всевозможных фобий ученые только начинали изучать, но разобраться в сложных лабиринтах человеческой психики, увы, не могут до сих пор. Начало века, с одной стороны, было временем расцвета оккультных течений — спиритуализм Елены Блаватской, антропософия Рудольфа Штейнера, а с другой — новых направлений в науке: генетики, физиологии. Вопросы закономерности наследования и изменчивости признаков у человека интересовали не только генетиков. Савва Морозов, к примеру, попытался высчитать процент нервных и психических больных среди третьего поколения крупных промышленников, для чего проанализировал не только крупнейшие русские, но и американские кланы. Вопрос этот волновал его лично — вероятно, предчувствовал собственный трагический конец. Сам Савва Тимофеевич покончил с собой в сорок четыре года — выстрел в сердце весной 1905 года в отеле на Лазурном Берегу «в припадке нервного расстройства». Морозовская теория о вырождении именитых купеческих родов была не столь уж абсурдна: браки между родственниками в сочетании с сифилисом, которым мало кто не переболел из представителей старшего поколения (за легкомысленные удовольствия приходилось платить), рисовали неутешительную картину. Число глухонемых, горбатых и психически больных в многодетных семьях Боткиных, Морозовых, Третьяковых, Щукиных, Хлудовых выходило за пределы нормы. Взять хотя бы одну только боткинскую линию, родичей Щукиных по материнской линии: кузина Анетта Боткина (родная сестра Надежды Боткиной-Остроуховой) почти всю жизнь прожила в санатории для душевнобольных; психическим расстройством под конец жизни страдали кузен Федор Боткин, его отец и дядя.

В момент самоубийства Гриши Сергея Ивановича в Москве не было. С середины ноября он лечился в Париже у окулистов («в самую жару в Сахаре поехал верхом, потерял шляпу, упал с лошади, ну и получилось довольно плохо»). «Одно время боялся плохого исхода, но теперь зрение восстановлено, — писал Сергей Иванович 1 января 1910 года по новому стилю И. С. Остроухову. — …Настроение теперь мое спокойное, но пришлось пережить тяжелые испытания. Хворать же глазами одному, в чужом городе, очень трудно. Меня утешала только мысль, что если мне пришлось бы испытать участь царя Эдипа, то я заранее приготовил себе двух Антигон в виде своих девочек-воспитанниц. Не знаю, когда вернусь в Москву. Мне не хочется ехать, не вполне поправившись». Выехать же пришлось, причем срочно.

После смерти Гриши Н. П. Вишняков, не пропускавший ни одной московской сплетни, записал в дневнике, что все дети Щукина были ненормальные, а их отец «увлекался декадентствующей живописью и собирал невозможный хлам». Вывод напрашивался сам собой: странные, пугающие картины, которые собирал сумасшедший отец, свели его детей с ума. Тут же вспомнили, что Щукины устроили детскую в бывшей домовой церкви [41]. «В плафоне и на фризах… были видны священные изображения, и это так не вязалось с картинами самых крайних уклонов французской живописи, что висели по стенам. И эта комната, бывшая церковь, была отведена для мальчиков… Там они жили своей юношеской, свободной жизнью, и так как именно с ними было потом в жизни неблагополучно, то Москва приписала это тому, что жизнь юношей в бывшей церкви — есть дело неладное», — вспоминал С. А. Виноградов.