Московские легенды. По заветной дороге российской истории

Продавалось же все это поблизости на толкучем рынке вдоль Китайгородской стены с ее внутренней стороны от Никольских ворот до Ильинских. Здесь между стеной и ближайшими зданиями было свободное незастроенное пространство, в прежние времена соблюдаемое в военных целях. В 1790-е годы московский генерал-губернатор Чернышев распорядился построить на пустом месте «деревянные лавки для мелочной торговли». Вскоре возле лавок возникла торговля с рук и образовался толкучий рынок.

Пространство, занимаемое рынком, в различных документах и в разное время называли то Новой, то Старой площадью, поэтому в мемуарах можно встретить и то, и другое название. В настоящее время название Старая площадь закрепилось за проездом вдоль бывшей Китайгородской стены от площади Варварских ворот до Ильинских ворот, а Новая площадь — от Ильинских ворот до Никольской улицы, то есть там, где и находился рынок.

^{Э. Лилье. Толкучий рынок в Москве. Литография 1855 г.}

В народе же это место называли просто Площадью, без уточняющих эпитетов. Это народное название оставило напоминание о себе в фольклорном выражении «площадная брань». Очеркист второй половины XIX века И. Скавронский в своих «Очерках Москвы» (издание 1862 г.) замечает, что на Площади «нередко приходится слышать такие резкие ответы на обращаемые к ним (покупателям) торгующими шутки, что невольно покраснеешь… Шум и гам, как говорится, стоном стоят». Особенно умелой руганью отличались бабы-солдатки. Они, по словам Скавронского, «замечательно огрызаются, иногда нередко от целого ряда». Именно эту высшую степень умения ругаться и имеет в виду выражение «площадная брань».

Толкучка на Площади была полем коммерческих операций всякого жулья и в то же время последней надеждой бедноты.

Многие мемуаристы описывали этот рынок, а художники-жанристы изображали его. Рынок середины XIX века изображен на литографии Э. Лилье. На этом листе представлены типы еще крепостных времен. Иная толпа на картине В. Е. Маковского, написанной в 1879 году. Но и над теми и другими людьми веет вечный, неизменный дух российской толкучки, сохранившийся и на современных подобных рынках.

На толкучем рынке никто не был застрахован от самого наглого и ловкого обмана: покупал одно, а домой принес другое, примеривал вещь крепкую, а оказалась в дырах. Н. Поляков — московский писатель 1840–1850-х годов — сравнивает торговцев толкучего рынка со всемирно известным тогда фокусником Пинетти и отдает им пальму первенства перед иностранной знаменитостью. Однако Поляков предлагает взглянуть на рынок и с другой — «светлой» — стороны: «Впрочем, для людей, небогатых средствами, толкучий рынок — сущий клад: здесь бедняки и простолюдины приобретают для себя одежду и обувь за весьма умеренную или дешевую цену, а в так называемом общем столе, устроенном на скамеечках и на земле под открытым небом, получают завтрак, обед или ужин, состоящий из щей, похлебки, жареного картофеля и пр. за три, четыре и пять копеек серебром… Тут же находится подвижная цирюльня, заключающаяся в особе старого отставного солдата, небольшой скамеечки, на которой бреют и подстригают желающих, с платой: за бритье одна копейка серебром, а за стрижку три копейки. Все это очень просто, свободно, удобно, просторно, дешево и сердито».

Описание Н. Полякова относится к 1850-м годам, ко времени, которое изображено на литографии Э. Лилье. В последующие десятилетия нравы ожесточались, толкучий рынок становится злее. Гиляровский описывает финал дешевой покупки: «В семидесятых годах еще практиковались бумажные подметки, несмотря на то, что кожа сравнительно была недорога, — но уж таковы были девизы и у купца и у мастера: „на грош пятаков“ и „не обманешь — не продашь“.

Конечно, от этого страдал больше всего небогатый люд, а надуть покупателя благодаря „зазывалам“ было легко. На последние деньги купит он сапоги, наденет, пройдет две-три улицы по лужам в дождливую погоду — глядь, подошва отстала и вместо кожи — бумага из сапога торчит. Он обратно в лавку… „Зазывалы“ уж узнали, зачем, и на его жалобы закидают словами и его же выставят мошенником: пришел, мол, халтуру сорвать, купил на базаре сапоги, а лезешь к нам…

— Ну, ну, в какой лавке купил?

Стоит несчастный покупатель, растерявшись, глядит — лавок много, у всех вывески и выходы похожи и у каждой толпа „зазывал“…

Заплачет и уйдет под улюлюканье и насмешки…»

Но если рынок внутри Китайгородской стены служил удовлетворению материальных запросов, то снаружи, на Лубянской площади, в 1850–1860 годах во время Великого поста происходил торг, собиравший любителей и поклонников охоты, жертвовавших своей страсти любыми материальными выгодами и испытывавших от нее духовное удовлетворение.