Московские праздные дни

На чертеже это выглядит так: проведенная мелом линия в одно мгновение может прерваться, утонуть в черном. Таково графическое отражение нашей мысли о смерти. Жизнь представляется тонкой нитью света — смерть прерывает ее. Заливает поле времени черным цветом.

Христианский календарь находит для этого должный образ: светлая нить, луч жизни протягивается над пропастью Великого поста.

Великий пост — сезон драматический; время на его протяжении как будто натянуто струной. Но это также праздник: другой, протяженный, иначе окрашенный род праздничной церемонии. Праздники — это не одно только пение и пляски; это дни, свободные от будничной суеты, открытые для размышления, для помещения себя в бесконечность времени. Себя, конечного, требуется поместить в бесконечность, и так принять мысль о смерти: таково праздничное (великопостное) значение нашего геометрического символа — линии, протянутой над темнотой.

Но вот приходит Пасха. По сути, в этот день Москва празднует бессмертие, для нее это главный праздник в году. На нашем чертеже это означает, что тонкий луч света более не один — он переплетается, сливается с другими лучами, растекается в плоскость, скатерть света. Символика Пасхи сложна и многогранна, однако этот образ прост и утешителен: вся земля развернута скатертью под лучами солнца, окончательно победившего зиму и (одномерную, единичную) смерть.

Так же просто и понятно наблюдателю, который взялся разобрать устройство года, геометрическое (символическое) значение этого главного весеннего праздника. Пасха — это очередная ступень в развороте года, именно ступень, на которую можно уверенно опереться, а не ходить над прорвой времени по тонкому лучу, как по канату. Это очередное прибавление нашему праздничному году: точка, линия, — теперь плоскость: скатерть времени.

Рост года, видимый нами как рост света, продолжается. Теперь очевидно (с каждым шагом становится все более очевидно), что совершается не игра, не одни только арифметические упражнения с «коробом Пифагора», растущим из точки в пространство. Календарь — не простое перечисление дат, не одно только прибавление дня за днем, но постепенное (сезонное) преображение сознания московского наблюдателя — как растущего поля смыслов, особого ментального помещения.

Так, поэтапно, меняется ощущение времени у празднующей Москвы. В своем воображении она раскладывается как цветной короб, разворачивается коконом света.

*

Далее в календаре Троица. Это очередной «переходный» пункт в строительстве «праздного» года. После рождественской точки, после сретенского луча, после пасхального пребывания в плоскости (скатерти) света время, наконец, разворачивается в объем.

Троица: время делается «трехмерно».

В конце мая, в июне год разворачивается широко и полно, и далее достигает полноты, астрономического максимума. По новому календарю это конец июня. По старому — начало июля, Иванов день, праздник в честь Иоанна Крестителя. Это высшая точка светового года, момент полноты, предельной близости Москвы к солнцу.

Тут, для усложнения картины, можно вспомнить реальный рельеф Москвы. Нам еще предстоит сравнить в нескольких ключевых точках рельеф Москвы и «синусоиду» ее календаря. В чем-то они схожи; линия московских холмов и впадин временами совпадает с этой «синусоидой». Москва, качаясь на холмах, стекая вниз к реке и следуя за рекой, представляет собой своего рода диаграмму, запись во времени.

На мой взгляд, высшая точка года, когда Москва вся целиком разворачивает себя в пространстве — таков в столице месяц июль, — соответствует положению Кремля на Боровицком холме. В этот момент праздная Москва велика, почти безгранична; июль — это ее самый глубокий вдох (света), переполнение собой. И есть определенное сходство между июлем и Кремлем; оно будет разобрано в деталях в главе «О Кремле и колокольне». Сходство на уровне образа: точка на вершине года, Иванов день «совпадает» с золотой точкой на макушке колокольни Ивана Великого. Это один и тот же Иван: неудивительно, что день в календаре «похож» на купол колокольни.

Если представить себе некую идеальную Москву (сейчас ее различить трудно – она вся заросла новостройками, поспешными и неуместными, но если отвлечься от них и рассмотреть настоящую Москву), то сразу станет видно, как хорошо ее облик согласован с календарем. Москва похожа на календарь. Подъемы и падения ее рельефа, подчеркнутые храмами и колодцами старой застройки, соответствуют подъемам и падениям (бывает и такое) ее праздничного календаря.

Москва не просто проживает год — она катится по нему, как на русских горках: вверх-вниз. Боровицкая горка есть высшая точкой в этом праздном катании.

*

Здесь же, в Кремле, на макушке июля наступает предел росту московского года. Начинается постепенный спуск с Боровицкой «вершины времени». Летний, полный год, широко развернутая сфера света, начинает понемногу сжиматься.