Московские праздные дни

Москва предприняла их во время революции, которая снесла прежний календарь до самого фундамента; наступила пустота во времени, обнажилось дно бытия. Это было характерное ноябрьское действие, когда Москва зависает между старым и новым годом — перед черной доской; в руке ее мел и в голове смутные представления о правилах устроения регулярного пространства (правилах поведения, организации повседневной жизни).

Чертит Питер; оттуда в 1917 году и явился Москве на голову этот ноябрьский «подарок» — революция, и с нею новый порядок, распределяющий в большей мере абстрактные пустоты, невидимые призмы и кубы, нежели явные телесные плотности. Москве пришлось водить пустотой (линией, протяжением жизни) по пустоте (провалу вместо пространства). Вышло странное упражнение; результат его был противоречив и одновременно закономерен.

Календар ь наизнанку

Большевицкий календарь выглядел не столько наизнанку, сколько вверх ногами. Год стал вверх дном, голова его опустилась в самую темень, в яму ноября. В этом смысле октябрьский переворот, переехавший согласно новому календарю на 7 ноября (в «поле тьмы» — так говорили противники большевиков), выглядит акцией не только политической, но, образно говоря, времяопрокидывающей. Коммунисты жестко противопоставили себя предыдущей эпохе; они принялись строить собственный календарь, перевернутый по отношению к предыдущему на 180 градусов. В этом контексте их действие и, главное, «геометрический» успех этого действия, определенно закономерны.

Ноябрьская («архимедова») точка их переворота противостоит весне и Пасхе, главному празднику старого мира. Одна конструкция меняется на другую, зеркально противоположную, и потому по-своему устойчивую.

Также заменяется главный персонаж календарной драмы: на место Христа помещается Владимир Ленин. Помещается осознанно, в процессе сложного и осмысленного перемонтажа календаря.

Когда я первый раз услышал об этом квазихристианском монтаже образа Ленина, не поверил — решил, что это позднейшие реконструкции. Но затем многие соображения и факты явились, и теперь этот феномен приходится исследовать заново. Тут интереснее не биографические ленинские штудии (еще не хватало), а «черчение» в политическом пространстве. Чертеж революционного времени.

Большевики вольно или невольно поймали момент некоторого календарного пересменка, когда прежние скрепы календаря распались, а новый «лед» еще не встал; время в сознании народа оказалось по сезону не структурировано. Ноябрь и есть пересменок года. В его зияющую щель коммунисты вогнали свой красный клин — изъяли из календаря Иисуса Христа и поместили на его месте своего главного героя — Владимира Ильича.

Христос был столпом прежнего календаря; Евангелие во многом определяло календарную структуру (сферу) и тектонику народного сознания. И вот эта фигура была извлечена и на ее место — вверх ногами — помещена новая.

Эта замена имела последствия трагические, многочисленные, масштабные, которые в рамках настоящего исследования нет возможности разбирать. Только «чертить» в целом. Следить за механикой календарной акции, которая роковым образом сказалась на судьбе самого Ленина.

Кстати, с Лениным все началось задолго до октябрьского переворота. Биографию Владимира Ильича пытались положить на евангельскую матрицу, как минимум, за десять лет до революции, после провала революции 1905 года. Тогда стало ясно, что поднимать народ нужно новыми средствами; богостроительство было тогда увлечением общим: прием применили к Ильичу. Ленин в роли Мессии? Реакция была противоречива; нашлись и сторонники «обоготворения» вождя, и его противники.

Начинали, разумеется, прямо со дня рождения, 22 апреля. Появление Володи в апреле, в пасхальный сезон (не раз его рождение прямо попадало на Пасху) представляло повод для лепки ново-Бого-человека, который невозможно было пропустить.

(Впоследствии авторы октябрятского значка, особо не думая, вставили в середину звезды вместо Володи Ульянова младенца с Леонардовой иконы.)

Итак, первое: рождение вовремя.

Затем вспоминали эпизод 1893 года — появление молодого Ульянова в Петербурге.

Тогда рыжебородый провинциал был представлен как брат казненного народовольца Александра Ульянова. За чаем и гремящими, точно кандалы, баранками заговорили о старшем брате как предтече. Младший автоматически становился — кем? Ответа не последовало, но молчание было многозначительно.

Намеков было много, и даже ходили слухи о неких тайных во чреве РСДРП комиссиях, занимавшихся подобной из Ленина лепниной. Однако это были, скорее, слухи.

Так продолжалось до семнадцатого года, когда готовый образ вдруг в одночасье был представлен публике.