Московские Сторожевые

Из всех доступных мне развлечений по душе пришлись только плавание и стопка дисков с каким-то несусветным сериалом: там два братика (по задумке, мирские, а по поступкам — очень даже наоборот) гоняются за всякой нечистью, убивая ее всеми доступными и не очень способами. На компромисс ни разу не пошли — всех губят без разбора, от Черных колдунов (и откуда им в наше время взяться? Для кого Контрибуция назначена?) до вполне мирных полтергейстов, которые, если по сути разбирать, это что-то вроде нашего реквизита. Ну как обертки от петард — отработали колдовство, а прибрать за собой забыли. Неаккуратно, конечно, но так почти все начинающие косячат (а мирские потом пугаются). Или не пугаются, а вот такие сериалы снимают. Первые пару серий смешно на это все смотреть, а потом приедается.

Ску-учно мне: в библиотеку не тянет совсем, а с девчонками тоже все обговорила, Евдокия мою Лилю одобрила, а Дора опять начала мне свою южную Лию советовать. Дескать, была у нее одна такая знакомая когда-то, ей крайне в браке повезло, несмотря на всякие проблемы со здоровьем и внешностью и очень красивую младшую сестренку Раечку. Тьфу ты! Хотя Дорка не из глазливых.

Так что иду общаться с Гунькой: все-таки он мне ученик, хоть и временный. Надо следить за его этим… общегуманитарным развитием, вот.

— Павлик, что ты сейчас читаешь? Покажи?

— Учебники… — скрипучим голосом объясняет Гунька. И ерзает по шезлонгу так, будто хочет в самый дальний угол забиться.

Сама вижу, что не «Пещеру Лихтвейса». Поперек шезлонга вон какой академический кирпич валяется. Весь липкими разноцветными закладочками утыкан — и сверху, и снизу, и сбоку. Я за первую попавшуюся потянула, да так и ахнула: «Контрибуция — совокупность реализованных во времени рецептов, являющихся долговременной стратегией счастья, направленной на объект…»

Тьфу. Это Гуньке теорию надо сдавать по такой нечитабельной дряни. Учебник Лурье, издание 1973 года, бедный мальчик.

В мое время по Козловскому сдавали, там старое издание, еще мамулино, 1785 года… Понятия четкие, во рту как карамельки катаются. «Контрибуция есть благодеяние…»

— Гунь, когда экзамен-то?

— Да в январе…

— Ты к тому времени все забудешь.

— Да я и сейчас не помню… — потупился Гунька.

Как же с этими учениками трудно — вечно они тебе в глаза не смотрят. Потому что так предписано. А кому и кем — за давностью веков все и забыли давно.

— Это учебник дурной…

— Какой уж есть, у меня другого не было. — Гунька тянется за тонюсенькой книжкой, которую я под той томиной не разглядела. Вот там что-то любопытное, кажется. Сейчас почитаю, вот только одну вещь уточню.

— Так, Гунь, подожди, я не поняла… В январе? А где практику закрывать будешь?

— В Нижегородском семьестроительном.

— А почему не в Москве?

— Не знаю, мне Старый так велел. — И мой недоученик тот лурьевский учебник схлопывает. Гулко — эхо в бассейне хорошее.

Тут меня саму как будто этой книжкой по голове ударили, по тому самому месту, где волосы больше всего зудят.

— В Нижнем, говоришь? Гуня-я-я-я. Выбрось эту бяку, вот прям в бассейн и выбрось. — И книжку отбираю.

— Лена, ты чего?

— Гунь… горе ты мое мирское… Знаешь, кто в Нижнем кафедрой внешних дел заведует? Сам Козловский… Иди в библиотеку, бери нормальный учебник и не порть себе мозги и отдых.

— Ну ладно… — И он из кресла выбирается.

Тьфу ты! Совсем забыла, что, если я ученику что-то скомандую, он сразу пойдет это исполнять:

— Да сиди уж. Когда сам захочешь, тогда и пойдешь, — успокаиваю я почти машинально. Уж больно любопытной вторая книга оказалась. Н. В. Чехов, Л. Б. Фейнхель, «Работа с фотоизображениями: практический курс».

Замечательная совершенно вещь. Я во второй жизни, Людочкой, когда по мирской работе в фотоателье ретушью занималась, кое-чего из нее постоянно применяла. Ну совсем простенькое колдовство, на объект изображения замкнутое. Тогда ведь многие в переписке свои фотокарточки отправляли, искали вторую половинку души, вот я и старалась. Легонькое ведьмовство. Да и временное совсем: пока человек жив, эти снимки и улыбаются, и смотрят специально, будто добро сеют. А случись что с объектом, вся моя работа растает: и глаза тусклыми сделаются, и лица нерадостными. Ну в точности как по мирскому поверью о том, что покойники со своих портретов всегда очень строго смотрят. Можно, конечно, и на подольше этот свет в глазах законсервировать, но это много времени отнимает. На каждый снимок нужно было часа три, а кто мне их даст, у нас вечно план горел и пятилетка выполнялась. Может, сейчас новую методику придумали? Надо будет глянуть. В фотографы я в этой жизни вряд ли пойду, так, ради любопытства.

— Ты в этом разбираешься, да? — В кои-то веки Гунька сам вопрос задал. Ну он только меня о чем-то спрашивать и может. И кто эти дурацкие правила придумал?

— Разбираюсь, — бормотнула я, открывая учебник. Сама не заметила, как на ручку шезлонга села (а во мне сейчас семьдесят кило с гаком, не каждая пластиковая мебель такое выдержит).