Московские Сторожевые

— Еще со времен Черных войн инструкции остались, у Козловского в третьем томе про них подробно.

— С текстом Контрибуции сверились бы, да и вперед…

Старый слушал задумчиво, кивал невпопад:

— Выходит, вы бы на мирских войной пошли?

— Да какая война, вы что…

— Выяснить, кто нам там гадит, и всыпать ему…

— Так обязательства же…

— А я и не говорю, что непременно расквитаться, так… оштрафовать.

— Благодеяний лишить на год-полтора.

— Какие там срока по штрафному разделу?

— Гунька, глянь… у тебя все под рукой…

— До четырех лет, если со временным смертельным исходом.

— Ну вот видите, Савва Севастьянович, до четырех…

Старый одобрительно кивнул:

— Нестандартная у нас с вами ситуация, медам и месье. Мне наши версии очень нравятся, но я бы хотел…

— Три-тра-ру-ра-ти-ту-та… — зазвякало в городской трубке.

Гунька схватил аппарат, поздоровался звонко.

— Марфа? — уточнил Старый.

Гунька мелко кивнул и отправился к телефонной базе, настраивать громкую связь.

— Предлагаю выслушать телефонный доклад представительницы Северо-Восточного округа Марфы Нарышкиной… Кто она сейчас у нас, господа?

— Марина.

— Собакина.

— Гуня, запомнил? Заноси в протокол. А потом давайте против часовой стрелки, по районам. Желательна не статистика, а конкретика. Лучше с примерами. Лимит выступления — семь минут, Гуня, включай звук. Марфа, я слушаю тебя. — Старый откинулся в оставленное Доркой кресло.

— Зин, а как он выглядел-то вообще? — Я снова склонилась к Зинаиде.

Жека поуютнее устроилась на стуле — задом наперед положив подбородок на край высокой спинки.

— Ик… — прогудел динамик городского телефона. — Савва Севастьяныч… девочки… родненькие мои… — заскулила вдруг Марфа. — Беда-а…

— С дочкой что?

— А Мариночка не пьет вообще?

— Да что ж такое?

— Алло?

— Что с дочкой? Что с твоей девочкой?

— Говори, говори, мы тебя слушаем.

— У меня сейчас Дорка под окнами взорвалась. Вместе с машиной. Прямо насмерть вся сгорела. Ик! Из подъезда вышла, ключ в дверцу вставила и вспыхнула прям вся. На клочки-и-и…

— Да хорошо он выглядел, — неизвестно к кому обратилась вдруг Зина. — Поседел немножко, но так ничего. Красивый.

— Я в окно видела, — снова повторила трубка голосом Марфы.

Никто не пошевелился. Будто любое лишнее движение могло принести нам еще одну беду.

Разморенная всеобщей заботой Цирля приподняла ухо, подобралась, принимая позу кошки-копилки, развернула на секунду крылья — как веером щелкнула. А потом, издавая монотонный, не звериный и не человеческий вой, спрыгнула со стола и как по ниточке двинулась в сторону схватившегося за бороду Старого. Вскочила ему на колени и моляще заглянула в глаза. И только тогда прервала свой горестный мяв, зацарапала когтями по пиджаку — признавая в замершем от бессмысленности колдуне нового хозяина.

Часть четвертая Железом по стеклу

Нет, я тут есть. Я ведь даже на первом плане.
Видишь, смотрю в объектив. Да, я так улыбаюсь.
Это скрывают, как ранку скрывают бинтами,
Днями, неделями, прикосновеньями пальцев.

Я ненавижу себя за хорошую память.

Знаешь, всю жизнь так гордилась, а нынче мешает.
Музыка-стерва придет или запах-предатель.
Сделайте кто-нибудь кнопку «delete» за ушами.

Ближе к утру я решу завести амнезию.

Славный зверек. Да и жрет только то, что попросишь.
Значит, тот скверик. И видимо — запах резины
Мятной. Там что, до сих пор без пятнадцати восемь?

Жечь фотографии? Глупость. Я жгу сигареты.

Дым возле стекол петляет. Совсем как твой почерк.
Нету его. И ты знаешь, чего еще нету?
Там нет меня. Я не вру. Присмотрись почетче.

1

— …И кортики достав,
Забыв морской устав,
Они дрались, как дети Сатаны!
Но спор в Кейптауне
Решает браунинг,
И англичане…

— Дуся! Ну потише можно, да? Я же у аппарата!

— Душа моя, ну правда, харэ уже… Фальшивишь, как я не знаю, — поддержал меня Фоня, оттопырив на секунду наушник плеера.

Евдокия возвела чернильные брови домиком и вернулась к каслинскому литью. Мурыжила несчастную статуэтку пионера-горниста так, будто чугунные шорты с него стереть хотела, а не блеск и порядок навести. Я собралась попенять, но тут абонент неуверенно кашлянул:

— Простите, что вы сказали?