Московские Сторожевые

Когда все отшумели, Старый поднялся с места. Ножом о графин стучать не стал, это вам не Жека. Улыбнулся спокойно, словно занавес театральный отдернул. Заговорил, правда, торжественно, хотя у него за прожитые жизни каких только интонаций в репертуаре не было. Больше, чем мест работы, наверное. Сейчас вот опять под депутата Государственной думы играет. Да не нынешнего, а настоящего, вроде Родзянко или Пуришкевича.

— Я вам, хорошие мои, хотел одну вещь сказать… Но скажу ее чуть позже. А пока — будьте внимательны. — Савва Севастьяныч выудил откуда-то из портфеля (потрепанный такой, с похожими обычно в баню ходят) простую жестяную кружку — обливную, щербатенькую, с детским рисунком сбоку. У меня на такой же котенок с бантиком нарисован, а у него вот солнышко улыбающееся. Специально Старый подбирал.

Сейчас кружка наполнилась до краев. В ближайшем графине водка стояла, хорошая, очищенная. Как раз для таких случаев.

Старый кружку поднял, ладонью ее накрыл, чтобы чистый алкоголь в чистую воду превратить, а потом махнул залпом. Передвинул пустую посудину Жеке, только потом на место сел.

Евдокия кружечку перевернула, глядя, как капли воды на скатерть падают, затем тоже ладошкой ободок накрыла (а то никто не знает, что Евдокия себе в таких случаях красное вино творит, а то и херес). Потом встала, медленно, по глоточку, выпила и передала дальше. Все против часовой, как и заведено. Пока пьешь, надо на дно самого себя заглянуть, отпустить все обиды, накопленные с летнего солнышка, пообещать, что исправишься. Может, Жека поэтому именно вино себе всегда и выбирает — его пить можно долго, как раз на перечисление всех ее аттракционов и хватит.

Когда моя очередь подошла, то в кружке глинтвейн обнаружился. Горячий — аж ладонь закололо от жара. Но безалкогольный, на одном соке, хоть и со всеми травами-приправами. Дорка такой учила делать когда-то, еще в Киеве. Называла его «Черновиком». У меня ни разу не получалось так сварить. А сейчас вот кружка подсказала.

Я за Доркину память сама перед собой и поручилась. Первый раз за столько лет не про Семена в такой момент думала. Сама даже удивилась, когда допила.

Гунька с кружкой обращался неумело (впервые у него такое, ученикам не положено), пришлось помочь, ладонь к ободку крепче приложить. Успела подглядеть напиток — яблочное что-то, не то сок, не то сидр. Это не сам Гунечка желал, это у него сердце требовало. Только он (вот смешной!) до дна допивать не стал, капельку мышу своему оставил. Меня совесть цапнула: Клаксончик-то дома один. Но я его боюсь с собой таскать почему-то. Все время кажется, что не уберегу: своей гибели не страшусь почти совсем, свыклась с ней, а вот тварюшку жалко, она невиновная.

Кружка вернулась к Старому, сверкнула на прощание под местными люстрами и скрылась в пузатом обтерханном портфеле. Пришло время для важных вещей.

Сейчас Старый говорил куда проще и жестче, без устаревшей лексики и анахронизмов. Словно не перед нами выступал, а перед шеренгой личного состава. Перед боем. Ему и такое приходилось делать:

— В ночь на шестнадцатое декабря погибла Изадора Гед… — тут Старый запнулся, Жеке шепнул: — Как Дору по матери?

— Геддовна, — порхнула губами Жека. — Но у них не отчество, у них вторым именем идет.

— Значит, Изадора Гедда, урожденная Гуревич. Хорошего о ней сказать можно много. Мы это на прощание сделали и еще сделаем. Только не словами. Мстить не призываю, большинство из вас этому не обучено. Этим я займусь сам. Если есть желающие — обратитесь ко мне. Ночь у нас сегодня долгая, успеем обговорить. Это было раз. Теперь два. По информации экспертов, а еще, скажем так, по моей личной информации, выяснилось следующее… Одними мирскими в этой гибели не обошлось. Всем понятно?

У меня ощущение было, что Старый мне сейчас бензином в лицо плеснул. У остальных, наверное, тоже, но я не знаю. Как-то захотелось сразу сжаться, стать размером с Гунькиного мыша и под краями фруктовой вазы спрятаться. Если не мирские, значит, наши. Если наши — значит… Кто?

— Непонятно… Это про кого?

— Вы сразу скажите!

— А доказательства есть?

— Это как? Кто-то силой мысли бензобак ей разнес, что ли?

— Нет, ну а доказательства…

— Сам ты силой мысли, теорию учить надо. У мысли плотность взаимодействия с предметом максимум тонна на три кубокилометра в безветренную погоду, а там снегопад.

— А точно взорвали, а не несчастный случай? А то…

— Вот когда тебя, Тань, взорвут не по делу, тоже скажешь, что несчастный?

— А искру перемкнуть она сама не могла? Дорка зажигание по жизни взглядом врубала.

Наши начали переходить с возмущенного на профессиональное. Так легче к страшному привыкнуть. Мы еще осмыслить не могли, что на нас охота началась, а теперь вот новое: оказывается, сами на себя охотимся, есть тут кто-то… Выродок честного колдовского племени. Предатель.

Старый стоял, слушал. Минуту на обсуждение выделил, продемонстрировал понимание. Потом ладонью об стол хлопнул:

— У кого-нибудь еще есть вопросы… не по делу?