Московские Сторожевые

А сейчас — нет, ничего подобного. Будто это не кафель в теплом помещении, а ячейки в стенке кладбищенского колумбария. Ох, ну и мысли.

Я присела на бортик ванны, глаза зажмурила, головой как следует потрясла. Потом воду отладила, ладони под тепло поставила, размяла пальцы. Заодно на зеркальную себя полюбовалась. Волосы вполне пристойно выглядят, хоть и стрижка какая-то почти военная (ну что с Жеки взять, она только по мужским куафюрам специализируется). Зато глаза живые. Сощуренные, настороженные, но внимательные, губы, конечно, слишком жесткие, да и косметики никакой не имеется, но это специально: чтобы не отвлекало от дела, а то вдруг размажется что-нибудь не вовремя, помешает.

Так, сейчас улыбнуться попробую. Себе. Той улыбкой, что мирских успокаивает, все дурное из них гонит. Не так давно я что-то подобное делала, хорошо вышло. Жаль только, что во сне, а не наяву. Снилось же недавно рабочее: про девочку-дошколенку и ее перекошенную от жизни мать. Там как раз такая улыбка и сработала.

Мне, правда, кажется, что это не столько сон был, сколько воспоминание о последней жизни, той, где я Лика Степановна. Ну, может, и так. Я ведь все свои рабочие моменты наизусть не воспроизведу, это как все разговоры, прошедшие за одну мирскую жизнь, перечислить. А девочка славная была, кстати. Сколько ей сейчас примерно исполнилось? Лет восемнадцать? Красивая должна была вырасти. Может, попробовать поискать? Москва — город маленький. Особенно для крылаток и морских мышиков. У первых память прекрасная, у вторых нюх отличный. Вот сладим сегодня разговор, так я Клаксончика на задание отправлю, он у меня умница, чисто сработает.

Мысли про крылатика и давно выросшую Алинку помогли. Нижняя губа удачно изогнулась, верхняя приподнялась так хорошо. Сразу стало видно, что зубы у меня ровные и новенькие, свежие совсем, как снег в метель. Кто знает, вдруг пригодится сегодня такая улыбка.

Инструментарий-то готов: забей-трава, зерничный чай, мелкое добро… Даже зернышки заводных апельсинок на неизвестно какой случай. Тут я вспомнила свой конфуз в той поездке с Фоней, расхохоталась по-настоящему.

А тут еще и руки согрелись как следует. Ладони — это же в нашей работе самое главное. Говорят, что ученикам оброк в этом смысле помогает: когда зрение или слух убраны, то осязание обостряется, пальцы ведьмовство чуют, начинают ювелирно действовать. Не ведьма руками работает, а руки ведьмой… Вот я сейчас глаза зажмурила снова, чуток кулачками поиграла, кистями покрутила, всякие неприличные (с мирской точки зрения, естественно) фигурки поскладывала. Все сразу почувствовала — даже несуществующий жар от кафельных плит.

А потом, проморгавшись, снова себя в зеркале увидела — румяную, юную, успешно помолодевшую. Да еще и косынка на груди хорошая: тот самый платочек, что Дорка тогда в мой инкубаторский чемодан укладывала. У меня глаза серые, а он голубенький, оттеняет хорошо. Ну и вроде как на удачу.

Тут в коридоре голос Старого снова послышался. Я сразу краны закрутила, заторопилась.

На пороге, правда, притормозила слегка. Остановила свое изображение в зеркале, да и чмокнула его в макушку. Сама себя успокоила.

— Алло! Алло! — каркал Старый в коридоре.

Я Савву Севастьяновича обошла осторожно, вернулась в комнату.

Так и не поняла, ответили ему или нет: опять петарды в воздухе взвизгнули, продырявили небесную темень жирными огненными брызгами. Мне с порога их хорошо было видно, а тем, у кого окна не на пустырь и больницу выходят, от такого развлечения одно расстройство. Громыхает как при артобстреле. Хорошо еще, что мало кому такое сравнение в голову прийти может, Гунька вон совсем молоденький, про подобные вещи только кино смотрел, а все равно и ему эти карманные фейерверки не в радость — сосредоточиться мешают.

Он сейчас посреди комнаты сидит, устроился у пыльного картонного ящика так, будто это «Спидола» с Би-би-си, только вот помехи не в эфире идут, а прямо за окном. По звуку не похоже, а сходство все равно имеется.

— Алло, Татьяна, алло? — Старый в трубку почти кричал. Не иначе не только у нас тут салют гремит, но и там, у Таньки под боком. И вправду, в таком шуме работать сложно.

А Гунечка работал, творил мелкое волшебство, чисто для развлечения и чтобы руку набить. Обновлял и восстанавливал старенькие елочные игрушки, из тех, что давно превратились в потускневшую стеклянную труху. Так сильно увлекся, что даже мышика своего из рук выпустил: Штурман нарезал круги вокруг коробки, водил чутким носом. Будто не запахи улавливал, а радиоволны или, там, настроения.

А чего с настроениями? Тревога из меня не ушла, зато стала вполне привычной, вроде ноющего позвоночника: движения ограничивает, но соображать не мешает, пропускает сквозь себя эмоции. Любопытство, например. И немножко умиление — уж больно забавные находки в ящике оказались.