Московские тени

И что значат в такие моменты для очнувшегося: давным-давно переродившаяся в нечто совсем иное любовь? Дети, которые, взрослея, становятся все дальше и дальше? Что такое обязанности перед семьей, бескорыстные жертвы, удобства, проблемы, компромиссы? Обиды, прощения? Три гвоздички на день рождения? В такие моменты – холод, усталость, опустошенность. Человек пытается прокрутить в памяти пробежавшие, точно в густом тумане мелькнувшие годы и догадывается об ошибке. Он понимает, что все не так, как бы должно было быть. В таких случаях принято говорить традиционно-успокаивающее: «Что ж, жизнь не сложилась». Но что делать? Надо же что-то делать, исправить как-нибудь… Нет, теперь уже поздно. Назад не вернешься. И человек закрывает глаза, обнимает посапывающую сладко супругу (у нее прозрение произойдет в другую похожую ночь), прижимается к ее теплому телу. Призывает сон; зовет черную легкость бесчувствия. До утра. Ведь необходимо отдохнуть перед следующим днем, близнецом вчерашнего, позавчерашнего… В семь утра ведь вскакивать под треск будильника, возвращаться к обязанностям, проблемам, удовольствиям, жертвам, ссорам и примирениям. И вечерней бесплодной усталости…»

* * *

– Алексей! – зовет жена. – Подойди на секунду.

Маркин встает и идет в комнату.

– Что случилось?

Дочка на горшочке. Приученно тужится:

– Как-ка-ка-ка…

– Представляешь, сама попросилась! – Елена радуется. – В кроватке заволновалась так…

– Молодец, – кивает Маркин, взглядом спрашивает: «И это все, зачем позвала?»

– Приготовь ей кефиру, пожалуйста. Уже пора кормить. Сделай в бутылке с соской, может, уснет.

– Угу…

Он возвращается на кухню, достает из холодильника двухсотграммовый пакет детского кефира, переливает в бутылочку. Ставит под горячую воду… Быстро он привык к такой трате воды. Конечно, теперь же не таскает ее ведрами от колонки, – течет вот она и течет из крана…

В туалет прошла жена с горшочком в руках.

– Покакала! – счастливо сообщает. – Вот, совсем уж взрослый человек!

– Классно. – Маркин тоже старается обрадоваться.

Подождав, когда кефир нагреется, он выключает воду, встряхивает бутылочку и несет ребенку.

Дарья стоит в кроватке. При виде еды начинает верещать, тянет к бутылочке руки.

– Проголодалась? Ложись на спинку… – Маркин замечает, что говорит сюсюкая, тут же меняет интонацию: – Давай, ложись, и будешь пить спокойно.

Кладет дочку на простыню, голова на подушке. Дает бутылку. Дарья жадно сосет, держа бутылку ручками; время от времени отрывается и смотрит, как будто отмечая, много ли еще осталось.

– Кушаем? – появляется жена. – Ах, какие мы молодцы! Скоро начнем девочку от соски отучать. Взрослые ведь не едят через сосочку. Да?

Маркин кивает, и Дарья издает звук, похожий на одобрение.

Минут пятнадцать Маркин бродит по квартире. Делать нечего. Зачем-то перебирает магнитофонные кассеты, хотя слушать ничего не хочется. И за стол больше не тянет.

– Может, в магазин сходить? – в конце концов спрашивает жену.

– А что хочешь купишь?

– Н-ну, картошку надо, еще чего-нибудь… – Маркин мнется в нерешительности. – Немного бы выпить тоже…

– Водки? – насторожилась Елена.

– Читушки мне хватит. Еще в холодильнике осталось что-то…

– Ладно, давай. – Жена достает из шкатулки полтинник. – Но учти, – считает нужным предупредить, – у нас осталось всего ничего. А жить еще неизвестно до какого.

– Угу…

– Значит, так – купи себе водку, мне два «Бадаевских», только не крепких, три яблока детям, «Дарницкого» буханку и полкило сосисок.

Маркин не соглашается:

– Селедку лучше.

– Саша ее ведь не ест.

– Для него котлеты с картошкой стоят.

– Хорошо, – кивает жена, – возьми селедку одну и сосисок, на сколько хватит. – Она считает в уме. – Должно хватить грамм на триста. Утром вам чтоб было что перекусить.

– Постараюсь уложиться.

Маркин идет в прихожую, одевается. Открывает дверь.

– Я пошел.

– Только не задерживайся, любимый, – отзывается Елена из комнаты. – Мы с Дарьюшкой тебя очень ждем!

– Угу…

– Про яблоки не забудь, а то дочка с тобой разберется.

– Ладно.

– Пакеты взял?

– Взял, взял, всё взял…

* * *

Есть два варианта приятного посещения магазинов. Первый – если денег у тебя немеряно и можно спокойно прикупить все, что пожелаешь; второй – когда карманы совсем пусты, и тогда магазин – это нечто вроде музея, товары разглядываешь, как занятные экспонаты. При втором варианте просто-напросто говоришь себе: нет денег, нечего и губу раскатывать.

Но в кармане полтинник, а купить надо много чего, да еще вдобавок кое-что бы не помешало, и магазин превращается в комнату пыток. После августовского кризиса, правда, изобилие слегка потускнело, но все равно… Обычному человеку до сих пор (уж который год) до конца трудно привыкнуть к десятку сортов копченых, полукопченых, вареных колбас или пятнадцати видам кофе, сыру аж из Новой Зеландии, карбонатам, нарезкам… Глаза, короче говоря, разбегаются, а мокрые от пота пальцы теребят жалкие купюры мелкого достоинства.

– Так, – начинает Маркин с самого главного, – пожалуйста, ноль двадцать пять «Столичной» и две «Бадаевских» вот этих, три и шесть алкоголя.