Московские тюрьмы

Он, ни слова не говоря, ушел. Ну, думаю, за офицером пошел. Должен ведь кто-то разобраться. Нет, в дверях тот же старшина. Решительной походкой ко мне. Без лишних слов выдергивает из-за стола, заламывает руки и через зал на выход. Руки я вырвал, музыка прекратилась, отвисли челюсти со всех сторон. Я, в чем был, шагнул в холодную темень пензенского октября. У подъезда — наготове милицейский «Москвич». Через площадь — в ближайшее отделение. Там их целая свора. Один за столом заполняет протокол. Остальные куражатся:

— Умный больно! Собьем спесь — на всю жизнь проучим!

— Где дежурный офицер? Кто вы такие?

— Мы — власть! Выворачивай карманы! Снимай шнурки!

Я не стал. Тогда меня обыскали, выгребли все из карманов, разрезали шнурки на ботинках. Дают протокол: «В нетрезвом виде приставал к публике, оскорблял персонал, работников милиции, выражался нецензурными словами».

Бросаю бумагу на стол:

— Ложь!

И меня отводят в камеру. Большая, темная. На цементном полу скрюченная фигура, пьяный, наверное. Холодно. Фигура в пальто, а на мне рубашка да кофта. Вдоль одной стены узкая доска, больше присесть некуда. Потихоньку народец прибывает. Все пьянь. Кручусь намятой костью на жердочке, мерзну, ни сесть, ни лечь. И такое отчаяние взяло! Такая обида жгучая! Не будь дрожи, физической муки — с ума бы сошел, никакое бы сердце не выдержало. «Так и надо, так и надо, — говорю себе. — Носом нас сюда нужно тыкать, чтоб знали, что делается. Пострадай и подумай — вот она, власть в чистом виде!». Вдруг к полуночи называют в кормушку мою фамилию. Спохватилась, сволочи! Покричи, покричи — теперь даром вам не пройдет. А может, им просто скучно стало, поговорить захотелось? А у меня бумажник в заднем кармане брюк — проглядели. Жду, что дальше. А ничего — до утра проелозил на узкой деревяшке.

На полу зашевелились. Угрюмое пробуждение. Нескольких человек взяли на уборку. Загалдели за дверью. Милицейское утро, рабочий день. Кого-то, выкрикивают. Обо мне словно забыли. И только часов в 9 — меня. Захожу в ту же комнату. За столом — штатский в спортивной шапочке. Люди в форме стоят, не шелохнутся. Тишина. Штатский пишет. Минуту стою, другую. Шапочка театрально откидывается от листа и с места в карьер:

— Почему хулиганите? У нас своих хулиганов полно.

— Вы ваших сотрудников имеете в виду?

— Что-о?! — руку в сторону, вполоборота кому-то — 15 суток!

Спрятали опять в камеру. Стучу, рвусь к телефону. Где Женька? Где обком партии, пригласивший нас? Кроме того, вчера забегал ко второму секретарю обкома комсомола, есть у меня поручение от журнала «Молодой коммунист». Только бы до телефона добраться. В камере слушок: к 12 повезут в суд. Разрешили, наконец, позвонить. Связываюсь с организаторами семинара. Кто-то испуганно долдонит в трубку:

— Ах, как неприятно, как же теперь быть? Ваш доклад сегодня. А вы не знаете, где начальник отделения?

Набираю номер вчерашнего знакомого, второго секретаря обкома комсомола. Так, мол, и так — сижу в кутузке. Приветливо отвечает:

— Сейчас разберусь. Перезвоните минут через десять.

Перезваниваю.

Говорит с презрением:

— Мне сказали, что вы не можете представлять журнал «Молодой коммунист». Ничего не могу для вас сделать.

Зовут меня к телефону. Знакомый голос председателя местного общества «Знание»:

— Говорят, у вас что-то серьезное, Алексей Александрович? Очень прошу, извинитесь перед начальником. Вы его очень обидели, но, уверяю вас — он очень хороший человек.

В полдень нас четверых погрузили в зеленый газик и отвезли в райсуд. Судья под гербом, рядом — сопровождающий нас офицер милиции. Минут по пять на человека. Суд скорый и правый, 15 суток, 15 суток, два месяца. Что за срок? — впервые слышу. Их удаляют. Ну, думаю, недели две мести мне пензенские улицы. Вердикт судьи — мелкое хулиганство.

— Вы находите состав преступления?

— Да. О вашем поведении будет представление по месту работы.

Гора с плеч. Значит, только «телега», отделался самым малым.

Но все равно мало приятного. Во-первых, признан виновным я, а не хамье из ресторана и кормящаяся там милиция. Во-вторых, по работе как раз некстати. Я исполнял обязанности завсектором и предстояло утверждение в Комитете. Все летит к чертям. Но поборемся. Если ничего не добьюсь, если не заставлю принести официальное извинение, тогда и об остальном жалеть нечего. Тогда все равно.

Нас доставили обратно в отделение, выдали изъятые вещи, и я направился в гостиницу. Мятый, в шлепающих туфлях без шнурков. Через площадь мимо елочек по фасаду обкома и облисполкома. С твердым намерением сразу уехать из проклятого города. Но доклад мой перенесли на следующий день. Заверения, что все уладится. Отчитал. Уезжал в сочувствиях и не сомневался, что обидчикам несдобровать.