Московские тюрьмы

В несколько дней он стал главной фигурой в камере. И то сказать — бывалый зэк, вторая ходка. Целыми днями толковал воровской закон и зоновские понятия. Не чета нам, первоходочникам-первоклашкам. У нас были понурые мужики из семейных хулиганов, несколько тунеядцев, мелкие жулики вроде бывшего шофера КГБ, а в основном, пацаны вроде вчерашнего малолетки Курского и дворового разгильдяя Гвоздя. Естественно, мы смотрели Спартаку в рот. Каждому хотелось побольше узнать, что нам предстоит. Говорил он только на жаргоне, к тому же был весел и общителен. Однако, что касалось зэковского беспредела и зэковской этики — был строг. Приходили люди из Матросски, некоторые со 124 камеры, сидевшие там после меня. Новости не утешительные: обираловка, самодурство «королей». За платформой набралась новая банда, хуже прежней. У Феликса начался суд, он притих. Но действуя не так открыто, исподтишка по-прежнему верховодит, пользуясь данью с наглых поборов. «Не дай бог кто из них придет сюда, — сверкал черными зрачками Спартак, —   я ему покажу «короля». И рассказывал, как в этой самой камере он один расправился с шестью крохоборами, отбиравшими у людей сахар с утренней баланды. «Все ихние сидора заставил вытряхнуть мужикам». Каждого, кто поступал к нам, он подзывал к своему месту на нарах или к столу и дотошно расспрашивал, где сидел, с кем жил, как относится к преступному миру. Кто покрупнее и хорошо относится к преступному миру, устраивал на нары рядом с собой, сажал за стол, мелочь и «быков», как он называл тупоголовых и апатичных, отпихивал напротив, на верхние нары. Слабомощных и запущенных, вроде Коли Тихонова, посылал к чертям, на самый край у сортира. Колю он особенно невзлюбил, хотя тот ему не мешал, и, будучи робкой натурой, жался на своем краю, стараясь не попадать на глаза грозному грузину. Но Спартак то и дело орал через всю камеру: «Эй, урод! Не видишь мусор на полу? Найду окурок — убью, собака!» Коля брал швабру и мел или мыл пол. Когда выметал под нарами Спартака, тот не упускал пихнуть Колю ногой, отвесить подзатыльник. Скоро выяснилось, что поводом такого отношения была жалоба Коли на корпусного. Спартака тогда не было, однако он внушал всем, что жалоб быть не должно. «Выше х… не прыгнешь, — утверждал Спартак, —   только хуже бывает. Из-за одного жалобщика потом страдает вся хата». Эк как вывернул. Хотя прекрасно знал, что инициатором «жалобной» кампании был я и закончилась она небезрезультатно. Тем не менее, ко мне относился уважительно, а Колю мордовал. Я, как мог, смягчал наскоки Спартака. Парень он отходчивый и через минуту переключится на игру или свои разглагольствования.

Однажды заводят очередную группу из Матросски, подзывают меня мужики с верхних нар: «Смотри, шнырь со 124-й пришел». Вижу знакомого парня, мы с ним в команде мужиков против «королей» вместе в футбол играли на прогулочном дворике. Был первый игрок и нормальный парень. Говорю мужикам, что знал его за путевого. «Он и был путевым, пока «короли» его не подняли. Как сел на платформу, будто подменили, дерьбанить стал всех подряд». Я к Спартаку: вон «король» пришел, надо разобраться. Спартак подскочил: «Кто? Ну-ка иди сюда», — поманил пальцем того парня, стоявшего с мешком в группе прибывших. Звали его, кажется, Сашка Комаров — Комар. Спартак садится за стол, я рядом. Комар напротив. «Знаешь этого человека?» — спокойно спрашивает Спартак, кивнув на меня. «Знаю, вместе сидели», — напряженно улыбается мне Комар. «Рассказывай, как сидел, кем ты жил?»

— Нормально, мужиком, конечно, кем еще? — хмыкнул Комар.

— А мужики говорят, с Феликсом за платформу сел, — уточняю я.

— Да, последнее время. А куда денешься — пригласили, надо садиться, — встревожился Комар.

— Дачки у мужиков брал? — напружинился Спартак.

В камере гробовая тишина. Все затихли. Серые, узкие глаза Комара забегали над треугольником скул:

— Когда шнырем был, не мной так заведено, — не шевеля губами, тихо процедил он.

Вдруг Спартак, резко бросив себя через стол, треснул Комара широкими ладонями по ушам:

— Ты знаешь, падла, что за это бывает?

Оглушенный Комар побледнел, сидит не шелохнется.

— Откуда я знал? Думал, везде так, — оправдывается виновато.

Целы ли у него перепонки? Я не рад был, что затеял. Но и спускать беспределу нельзя — сколько такие, как Феликс, Комар, людям кровь портят! Он, видите ли, не знал, что нельзя зря обижать людей, нельзя отбирать чужое. Отъелся на чужих хлебах, теперь отвечай. А жаль, неплохой был парень.

«Развяжи баул! — приказывает ему Спартак и кулаком по столу. — Клади сюда!»

Слетелись к столу Гвоздь, Курский. Комар выкладывает из мешка белье, несколько пачек сигарет, кусок колбасы, несколько конфет — ничего лишнего.

— Откуда это? — показывает Спартак на колбасу и сигареты.

— Дачку в осужденке получил.

— Что будем делать, мужики? — обращается Спартак к камере.

— Забрать на хуй, — выскочил Гвоздь.

— Заткнись, Гвоздь, пусть мужики скажут, — прикрикнул Спартак.

— Забрать, чтоб почувствовал, — раздались голоса, — пусть подавится.

— Отъебать волка!