Московские тюрьмы

В спертой духоте камеры, среди грязи, вони, клопов, мата и драк Леонард оставался самим cобой, ничто его не пятнало. Его присутствие озонировало, очищало весь этот смрад, с ним дышалось легко. Со всеми на «Вы» — сначала это казалось чудачеством, но потом я стал замечать, что многие стали сами обращаться к нему на «Вы». К нему ничего не липло, он же заметно влиял на людей. Даже когда не всем это нравилось. Еще до его вторичного появления в камере малолетки ворчали, что был вот такой Профессор, который мешал сводить счеты с беспредельщиками. Рассказывали, как однажды при Леонарде стали избивать человека, не обращая внимания на протесты Леонарда. Тогда он сел за стол и начал изо всех сил громыхать по столу. Это отвлекло от бойни, но поставило под удар Леонарда. По зэковским понятиям такое поведение недопустимо. Нельзя «впрягаться», т. е. вмешиваться в чужое дело, если не просят. А главное, стук привлекает надзирателей, это расценивается как обращение за помощью к ментам — самый непростительный грех для зэка, другому бы человеку несдобровать, но Леонарда не тронули. Чувствовали, наверное, что он просто не мог безучастно взирать на жестокость, от кого бы и по какому бы поводу она ни происходила. Леонард из тех людей, кто, видя, что человеку плохо, идет на помощь, не думая о себе. Ребята остались недовольны, однако зверства при разборках заметно поубавилось. При нас тоже поколачивали беспредельщиков, но не жестоко, а так, для порядка. Вначале Леонард срывался с места, кричал, чтоб прекратили. Я сдерживал его. Кажется, он все-таки согласился, что за беспредел, за надругательства над мужиками наказывать следует. Я рассказал про 124 камеру, про Спартака, про то, с чем сам он, к счастью, не сталкивался. Конечно, можно наказывать как-то иначе, например, заставить беспредельщика убирать камеру, парашу, т. е. делать то, что в прежней хате за него делали другие, в то время как он жрал их лари и передачи, но ведь боспредельщики — приблатненный народ, сейчас он сам просит, чтоб лучше отлупили, только бы не заставляли браться за тряпку. Ему идут навстречу и бьют. Так что это самое гуманное отношение из всего, что такой человек заслуживает. Тем более что при нac били с пощадой, не «вусмерть», как расправляются с беспределом обычно. И все же Леонард не мог спокойно смотреть. На него оглядывались и, верно, пропадала охота колотить. Несколько вялых тумаков, и жертву бросали. Портил Леонард удовольствие, на него косились, но что поделаешь, если при нем рука не поднимается?

Нашли ему приличный шконарь на нижнем ярусе, напротив. Потом освободилось место рядом со мной, так вместе и жили. Ел за столом в нашей семье с малолетками. Вся провизия у нас общая. В дележе малолетки безукоризненны: у кого что есть — всем поровну. Когда пришел Леонард у нас, кроме пайка, почти ничего не было. Он выложил все, чем был богат: сыр, копченую колбасу, конфеты. Мелкими дольками делили на 12 человек, хватило деликатесов на три застолья. Потом подошел ларь, пошли передачи тоже все поровну. Мои деньги из Пресни еще не поступили, я не отоваривался и так выходило, что жил практически на чужой счет. Неудобно на харчах ребятишек, хотел выйти из семьи — куда там, слушать не стали! В последние мои дни в камере был особенно богатый ларь, почти все, кроме меня, в нашей семье отоварились. Леонарда уже не было — ушел на Пресню, я после ознакомления с протоколом со дня на день ждал этапа туда же, и вдруг мне дают пачек десять сигарет да сверх того пару пачек дорогих «Столичных», от которых совсем уже отвык, и это не считая того, что за столом. «Что вы, ребята, вот-вот уйду, век с вами не рассчитаться»! — не принимаю даров. «Нет, ты в семье, — это твое, всем поровну». «Да ухожу я, там получу передачу, а вы с чем останетесь?» Оставили на шконаре без разговоров. Еле упросил Олега взять хотя бы «Столичные» — отвык от фильтра, слишком слабы, а на его розовые легкие в самый раз. Он курил мало, предпочитая с фильтром — взял, но взамен принес-таки «Астру» и бесполезно было отказываться.