Читаем Московские тюрьмы полностью

(Уф…ф! Доконал. До сих пор, с горем пополам, я вспоминал не жизнь, а утраченные воспоминания о ней — текст, убиенный год назад позорным сожжением в унитазе. Я не мог в третий раз вполне пережить отрезок жизни. Не мог писать заново. Память перегорела. То насилие, которое я вынужден был над собой совершить, чтобы из золы восстановить текст, может быть, воскресило факты, идеи, но не воскресило сожженных эмоций, настроений, переживаний. Может быть, это защитная реакция психики: пишу ведь не о самом счастливом времени и третий раз все заново пережить — все равно, что к трем годам по приговору еще два срока сам себе. Два — это слишком. Второй раз писать было противно. Нельзя, наверное, писать в таком состоянии, Но надо сохранять факты, они важнее литературы. Надо спасать книгу. Надо было хотя бы пересказать начало моей тюрьмы, чтоб было понятным дальнейшее. И вот привинчиваю восстановленный текст к тому, что пока не горело. Может быть, все встанет на ноги и дойдет до читателя. А там его дело.)

* * *

…Приписки удобны и министерству, и областному руководству. При том колоссальном значении, какое имеет показуха, бороться о ней значит рубить сук, на котором сидишь. Результат честной и обстоятельной проверки всегда плачевен. Мало того, что руководство предприятия схлопочет неприятностей, а то и под суд, у всего коллектива упадет зарплата и возрастет план. С передовиков и обеспеченной карьеры скатишься в отстающие без каких-либо перспектив как для себя, так и вверенного тебе коллектива. Во исполнение партийной директивы критики и самокритики, конечно же, везде находятся недостатки, разбухают и неутомимы ревизии и контроль, однако обычно речь идет лишь об отдельных недостатках при общих достижениях. Таков принцип отраслевых и региональных проверок.

Правда, в семье не без урода: находятся «неуправляемые» контролеры, особенно из системы так называемого народного контроля, кто норовит докопаться и выложить всю правду-матку. Честно проводя государственный интерес, они сразу же вступают в конфликт с интересами ведомства и своих же коллег по работе. Становятся неугодны ни своему начальству, ни людям. Сор из избы, кляузники, очернители — как их только не клеймят и, несмотря на официальную защиту, всегда находится повод зажать им рот или выкинуть вон. Нельзя быть правым, служа неправому делу. Нет ничего двусмысленнее ведомственного или народного контроля при несовместимости интересов государства и ведомства, государства и трудящихся.

Более объективен межведомственный контроль с самого «верха»: со стороны центральных органов партии и правительства, в том числе Минфина, Госкомтруда, Росбанка, ОБХСС и прочих межведомственных органов. Подчеркиваю: с самого «верха», т. к. периферийные подразделения этих органов теряют объективность по мере того, как попадают в зависимость от местных органов власти. Но периодические погромы отдельных отраслей, предприятий не меняют общей стихии. Стремление планировать до винтика, бесчисленные лимиты, ограничения и инструкции, как пятое колесо в телеге, лишь тормозят движение, расширяют хаос, плодят новые хитрости в обход очередных запретов. Центральный контроль — капля в море безбрежной экономики. Объединенный фронт предприятия, отрасли, области успешно противостоит давлению государства. Хозяйственная коррупция непобедима, пока охраняет интересы производителей.

Эгоцентризм партократии

Иерархия бюрократического управления подобна пирамиде, рассеченной на множество подначальных ступеней. Вся полнота власти — на самом верху, непосредственное исполнение — самом низу. Животворная обратная связь снизу вверх практически исключена. Она затрудняется тем более, чем больше опосредующих ступеней, чем дальше вершина от основания. Кого послушает мастер: рабочих или начальника цеха? А начальник цеха? Мастера или директора? А директор: начальника цеха или министра? А министр: директора или…? Ну какие же могут быть вопросы? При абсолютной зависимости от вышестоящего ответ всегда однозначен. Но далеко не так однозначен ответ на другой вопрос: кто лучше знает дело — непосредственный исполнитель или начальник? Допустим, исполнитель знает свое дело не хуже, однако и в этом случае вся власть, все полномочия на стороне начальника. Кто знает дело, тот не имеет полномочий, кто приказывает, тот не знает дела. В газетах полно подобных примеров из экономической жизни, особенно, когда речь идет о территориальном руководстве райкомов, обкомов сельским хозяйством. Опутанное всякими руководящими указаниями и ограничениями, село стонет от некомпетентного вмешательства. Да и везде так.

Перейти на страницу:

Все книги серии Лютый режим

Московские тюрьмы
Московские тюрьмы

Обыск, арест, тюрьма — такова была участь многих инакомыслящих вплоть до недавнего времени. Одни шли на спецзоны, в политлагеря, других заталкивали в камеры с уголовниками «на перевоспитание». Кто кого воспитывал — интересный вопрос, но вполне очевидно, что свершившаяся на наших глазах революция была подготовлена и выстрадана диссидентами. Кто они? За что их сажали? Как складывалась их судьба? Об этом на собственном опыте размышляет и рассказывает автор, социолог, журналист, кандидат философских наук — политзэк 80-х годов.Помните, распевали «московских окон негасимый свет»? В камере свет не гаснет никогда. Это позволило автору многое увидеть и испытать из того, что сокрыто за тюремными стенами. И у читателя за страницами книги появляется редкая возможность войти в тот потаенный мир: посидеть в знаменитой тюрьме КГБ в Лефортово, пообщаться с надзирателями и уголовниками Матросской тишины и пересылки на Красной Пресне. Вместе с автором вы переживете всю прелесть нашего правосудия, а затем этап — в лагеря. Дай бог, чтобы это никогда и ни с кем больше не случилось, чтобы никто не страдал за свои убеждения, но пока не изжит произвол, пока существуют позорные тюрьмы — мы не вправе об этом не помнить.Книга написана в 1985 году. Вскоре после освобождения. В ссыльных лесах, тайком, под «колпаком» (негласным надзором). И только сейчас появилась реальная надежда на публикацию. Ее объем около 20 п. л. Это первая книга из задуманной трилогии «Лютый режим». Далее пойдет речь о лагере, о «вольных» скитаниях изгоя — по сегодняшний день. Автор не обманет ожиданий читателя. Если, конечно, Москва-река не повернет свои воды вспять…Есть четыре режима существования:общий, усиленный, строгий, особый.Общий обычно называют лютым.

Алексей Александрович Мясников , Алексей Мясников

Биографии и Мемуары / Документальное
Зона
Зона

Обыск, арест, тюрьма — такова была участь многих инакомыслящих вплоть до недавнего времени. Одни шли на спецзоны, в политлагеря, других заталкивали в камеры с уголовниками «на перевоспитание». Кто кого воспитывал — интересный вопрос, но вполне очевидно, что свершившаяся на наших глазах революция была подготовлена и выстрадана диссидентами. Кто они? За что их сажали? Как складывалась их судьба? Об этом на собственном опыте размышляет и рассказывает автор, социолог, журналист, кандидат философских наук — политзэк 80-х годов.Помните, распевали «московских окон негасимый свет»? В камере свет не гаснет никогда. Это позволило автору многое увидеть и испытать из того, что сокрыто за тюремными стенами. И у читателя за страницами книги появляется редкая возможность войти в тот потаенный мир: посидеть в знаменитой тюрьме КГБ в Лефортово, пообщаться с надзирателями и уголовниками Матросской тишины и пересылки на Красной Пресне. Вместе с автором вы переживете всю прелесть нашего правосудия, а затем этап — в лагеря. Дай бог, чтобы это никогда и ни с кем больше не случилось, чтобы никто не страдал за свои убеждения, но пока не изжит произвол, пока существуют позорные тюрьмы — мы не вправе об этом не помнить.Книга написана в 1985 году. Вскоре после освобождения. В ссыльных лесах, тайком, под «колпаком» (негласным надзором). И только сейчас появилась реальная надежда на публикацию. Ее объем около 20 п. л. Это вторая книга из задуманной трилогии «Лютый режим». Далее пойдет речь о лагере, о «вольных» скитаниях изгоя — по сегодняшний день. Автор не обманет ожиданий читателя. Если, конечно, Москва-река не повернет свои воды вспять…Есть четыре режима существования:общий, усиленный, строгий, особый.Общий обычно называют лютым.

Алексей Александрович Мясников , Алексей Мясников

Биографии и Мемуары / Документальное
Арестованные рукописи
Арестованные рукописи

Обыск, арест, тюрьма — такова была участь многих инакомыслящих вплоть до недавнего времени. Одни шли на спецзоны, в политлагеря, других заталкивали в камеры с уголовниками «на перевоспитание». Кто кого воспитывал — интересный вопрос, но вполне очевидно, что свершившаяся на наших глазах революция была подготовлена и выстрадана диссидентами. Кто они? За что их сажали? Как складывалась их судьба? Об этом на собственном опыте размышляет и рассказывает автор, социолог, журналист, кандидат философских наук — политзэк 80-х годов.Помните, распевали «московских окон негасимый свет»? В камере свет не гаснет никогда. Это позволило автору многое увидеть и испытать из того, что сокрыто за тюремными стенами. И у читателя за страницами книги появляется редкая возможность войти в тот потаенный мир: посидеть в знаменитой тюрьме КГБ в Лефортово, пообщаться с надзирателями и уголовниками Матросской тишины и пересылки на Красной Пресне. Вместе с автором вы переживете всю прелесть нашего правосудия, а затем этап — в лагеря. Дай бог, чтобы это никогда и ни с кем больше не случилось, чтобы никто не страдал за свои убеждения, но пока не изжит произвол, пока существуют позорные тюрьмы — мы не вправе об этом не помнить.Книга написана в 1985 году. Вскоре после освобождения. В ссыльных лесах, тайком, под «колпаком» (негласным надзором). И только сейчас появилась реальная надежда на публикацию. Ее объем около 20 п. л. Это третья книга из  трилогии «Лютый режим». Далее пойдет речь о лагере, о «вольных» скитаниях изгоя — по сегодняшний день. Автор не обманет ожиданий читателя. Если, конечно, Москва-река не повернет свои воды вспять…Есть четыре режима существования:общий, усиленный, строгий, особый.Общий обычно называют лютым.

Алексей Александрович Мясников , Алексей Мясников

Биографии и Мемуары / Документальное

Похожие книги

120 дней Содома
120 дней Содома

Донатьен-Альфонс-Франсуа де Сад (маркиз де Сад) принадлежит к писателям, называемым «проклятыми». Трагичны и достойны самостоятельных романов судьбы его произведений. Судьба самого известного произведения писателя «Сто двадцать дней Содома» была неизвестной. Ныне роман стоит в таком хрестоматийном ряду, как «Сатирикон», «Золотой осел», «Декамерон», «Опасные связи», «Тропик Рака», «Крылья»… Лишь, в год двухсотлетнего юбилея маркиза де Сада его творчество было признано национальным достоянием Франции, а лучшие его романы вышли в самой престижной французской серии «Библиотека Плеяды». Перед Вами – текст первого издания романа маркиза де Сада на русском языке, опубликованного без купюр.Перевод выполнен с издания: «Les cent vingt journees de Sodome». Oluvres ompletes du Marquis de Sade, tome premier. 1986, Paris. Pauvert.

Донасьен Альфонс Франсуа Де Сад , Маркиз де Сад

Биографии и Мемуары / Эротическая литература / Документальное
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ

Пожалуй, это последняя литературная тайна ХХ века, вокруг которой существует заговор молчания. Всем известно, что главная книга Бориса Пастернака была запрещена на родине автора, и писателю пришлось отдать рукопись западным издателям. Выход «Доктора Живаго» по-итальянски, а затем по-французски, по-немецки, по-английски был резко неприятен советскому агитпропу, но еще не трагичен. Главные силы ЦК, КГБ и Союза писателей были брошены на предотвращение русского издания. Американская разведка (ЦРУ) решила напечатать книгу на Западе за свой счет. Эта операция долго и тщательно готовилась и была проведена в глубочайшей тайне. Даже через пятьдесят лет, прошедших с тех пор, большинство участников операции не знают всей картины в ее полноте. Историк холодной войны журналист Иван Толстой посвятил раскрытию этого детективного сюжета двадцать лет...

Иван Никитич Толстой , Иван Толстой

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное