Московские улицы. Секреты переименований

Помнили и толковали потихоньку меж собою про стрелецкий бунт 1682 года, про то, как расправились тогда стрельцы со своими злодеями и мучителями. Вспоминали столп на Красной площади, на котором были написаны справедливые слова о ратных трудах стрельцов, о том, что гнев их был справедлив, и записана клятва начальников и бояр, что впредь они не станут чинить неправды, а будут поступать по правде.

Говорили и о том, что всего год простоял тот столп на Красной площади, а потом убрали его, и тут закончилась царская милость к стрельцам, хотя была она в свое время закреплена государевым крестным целованием.

Год спустя после крестного целования, в 1683 году, государь выдал Указ, в котором было сказано, что на Москве и в разных иных городах и областях «…тамошние жители и прохожие люди про бывшее смутное время говорят похвальные речи и другие многие непристойные слова на смуту, страхованье и соблазн людям». Вследствие чего под страхом смертной казни было «запрещено хвалить прошлое смутное время». Коротко было время стрелецкой воли, а запомнилось крепко.

А уж как крепко помнились последующие события, страшные стрелецкие казни… Но все-таки главное – память о проблеснувшей воле, она питала надежду: раз было такое, то, значит, может случиться и опять. Недаром Екатерина II в своих «Размышлениях о Петербурге и Москве» одной из причин своей нелюбви к Москве называет именно эти воспоминания, сильные в среде москвичей-простолюдинов. «И вот такой сброд разношерстной толпы, – пишет она, – которая всегда готова сопротивляться доброму порядку и с незапамятных времен возмущается по малейшему поводу, страстно даже любит рассказы об этих возмущениях и питает ими свой ум».

В 1880-е годы, два столетия спустя после этих грозных событий, художник В. И. Суриков в Москве, в московских старинных постройках почувствовал сохраненную память о далеких временах и событиях. Когда он писал картину о стрелецкой трагедии «Утро стрелецкой казни», от них он набирался духа того времени. «Я на памятники, как на живых людей смотрел, – расспрашивал их: «Вы видели – вы свидетели… Стены я допрашивал…», – рассказывал о создании картины художник.

До сих пор в селе Воздвиженском на дороге в Троице-Сергиев посад помнят и рассказывают предание о том, как казненные здесь во время стрелецкого мятежа стрелецкие начальники князь Хованский с сыном в полночь выходят на дорогу с отрубленными своими головами в руках и просят проезжих рассудить их с Петром и Софьей.

Сухарева башня также напоминала о споре Петра со стрельцами…

* * *

Пристальное внимание местных жителей вызывали постоянные посещения Сухаревой башни царем и высшими вельможами.

Особенно большой съезд бывал, когда в Навигацкой школе устраивали представление немецкие актеры или школяры. При таких случаях обязательно приезжал и сам Петр.

Все знали о пристрастии царя к разным празднествам, маскарадам, шествиям и вообще «шутейным» забавам.

Возле Сухаревой башни был построен специальный каменный амбар, в котором сохранялся сухопутный фрегат, сооруженный для маскарадного шествия в ознаменование Ништадтского мира. Об этом маскараде много толковали в Москве. В нем приняли участие и школяры, одетые матросами.

30 августа 1721 года в финском городе Ништадте был подписан русско-шведский мирный договор, завершивший двадцатилетнюю Северную войну. Ништадтский мир закрепил за Россией Балтийское побережье. С русской стороны переговоры вели Я.В. Брюс и руководитель Коллегии иностранных дел А.И. Остерман. По получении текста договора Петр I писал Брюсу: «Славное в свете сие дело ваше никогда забвению предатися не может, а особливо поелику наша Россия такого полезного мира не получала».

Ништадтский мир был отмечен пышными праздничными торжествами сначала в Петербурге, а затем и в Москве.

В Москве празднества происходили на Масленицу, в последние дни января – первые февраля 1722 года. Главным эпизодом торжеств стало маскарадное шествие по улицам Москвы 31 января, в котором участвовали все известные персоны, начиная с царя и до младших чиновников иностранных посольств.

Маскарадное шествие по случаю Ништадтского мира представляло собой длинную вереницу различных кораблей от 88-пушечного фрегата до простой лодки, поставленных на полозья или колеса и везомых лошадьми, коровами, собаками, медведями, пестрыми свиньями: военно-морской парад в честь победителей был соединен с бурлескным «дурацким» карнавалом.