Московские встречи

Поднимаясь на высоту, я всю дорогу работал с приборами; каждые пятьсот метров измерял температуру, вёл записи. Волновался ли? Нет. Вспоминал сына. Ему два года. Телефона на самолёте не было: разговаривали с Дацко записками и световыми сигналами.

В воздухе получаю записку: «Аэродром затянут облаками. Постараюсь рассчитать». Дацко побаивался, чтобы меня не отнесло в озеро. Неожиданно я почувствовал головокружение. Почему-то перестал поступать кислород. Быстро прощупываю шланг, соединяющий маску с баллоном кислорода, и обнаруживаю перелом: от резкого движения трубка переломилась. Зажал перелом пальцами. Температура — минус двадцать девять.

Записка: «Приготовься, скоро буду давать сигналы». Сигнал — белая лампочка: «Переодеть маски». Отвечаю тем же сигналом: «Надеваю».

Второй сигнал — красный: «Приготовиться к прыжку».

«Готов!»

Третий — обе лампочки вместе: «Прыгай!»

Я уже стоял над люком на коленях. Отверстие люка широкое (я, например, даже не зацепившись, прошёл в него с обоими парашютами). Левая рука занята трубкой. Держался одной правой. Пожалуй, это был самый неприятный момент.

Был ли страх? Нет, не было. Некоторое напряжение и, пожалуй, самоуспокоение. Засекаю секундомер и бросаюсь вниз. Струёй от пропеллера меня моментально перевернуло вниз головой. Первое ощущение — страшный холод. Затем мысль — бороться со штопором. От непроизвольного движения руки или ноги, создающего добавочное сопротивление, меня начинает крутить штопором. На высоте пяти тысяч метров ударился в паутину первого слоя облаков.

Пел ли я? Петь начал с пяти тысяч метров. Но получалось не пение — сплошной вой: орал, чтобы уравновесить давление на барабанные перепонки.

Внизу второй ярус облаков. Земли не видно. Кругом сплошное солнце. Удивительное состояние: одиночество, падение, мотание — струи то оттуда, то отсюда, уходящие и приближающиеся облака. Как во сне. Опять начался штопор. Метров четыреста вертело. Второй ярус облаков оказался на высоте четырёх тысяч метров. Ворвался в него с таким ощущением, будто попал головой в кислое молоко. В облаках трудно установить положение тела. Маска налезает на очки. Стекла запотели. Снимаю очки и маску. Падаю без кислородного прибора. Все нормально: никакого удушья не испытываю.

Второй ярус показался неприятно длительным. Толщина облачности — метров пятьсот. В облаках падал беспорядочно. Слежу за секундомером, наблюдаю за собой. Несмотря на проводимую в воздухе работу, безостановочно кричу, но голоса своего не слышу. Внизу опять облака — третий слой.

Выскочил из третьего яруса — опять не вижу земли. Что за чёрт! Подо мной грозовые тучи. Я пробиваю хвост огромного облака, центр которого стоял как раз над аэродромом. Слежу за секундомером. Стрелка подошла к ста сорока. Пора! Низ облака — на высоте шестисот метров. Выскочил из него: земля! Характерный изгиб реки, жёлтое поле. Вот уж где обрадовался!

Взялся за кольцо. Перед рывком закрыл глаза. Нажал секундомер, рванул за кольцо— удар!.. Сразу взгляд вверх — цел ли купол? Потемнения в глазах не было: сказалась тренировка. Тут же принимаю ещё один толчок — о землю. Ударился о край межи, перевернулся в воздухе, сделал полное сальто.

Первое ощущение — необычайная тишина. В теле слабость. Вяло отстегиваю карабины привязной системы.

Недалеко работали колхозники. Что такое: гром, тучи, и из тучи кто-то опускается на пузыре?!

Первым прибежал дед-огородник. Сразу предложил махорки. Закурили мы с ним.

«Откуда это вы?»

«С неба. С восьми тысяч…»

«Ох-ти, а мы ведь тебя знаем. Слыхали!»

Колхозники проявили ко мне большое участие. Я опустился в районе аэродрома, но в деревне телефона не было. Между аэродромом и колхозом — болото и лес. Пришлось объезжать. Дорога корявая, ехали два с половиной часа.

Парашют я раскрыл в двухстах метрах от земли. Падал свободно сто сорок две секунды… Вот и всё! Мировой рекорд. Даже начальник политотдела, строгий судья всех моих прыжков, и тот сказал при встрече:

«Поздравляю. Не плохо».

На прощанье Евдокимов дарит мне свои очки — одно стекло выбито.

— В этих очках я совершил большинство своих рекордных прыжков. Стекло потерял в последнем — с восьми тысяч.

Сердечно жму руку товарища, у которого такое смелое сердце…

Валерий Чкалов

Многих хороших лётчиков знавал я, но один превосходил всех по мастерству и отваге. Это был Валерий Павлович Чкалов.

В те годы я служил на Дону в авиации.

С лётчиком Анатолием Виноградовым нас командировали в Москву принять с завода и опробовать в воздухе двадцать новых самолётов для нашей эскадрильи. В Москве мне предложили провести радиорепортаж авиационного праздника.

— Будет участвовать Чкалов.

Имя Чкалова было уже широко известно в лётных кругах, о нем ходило множество рассказов и небылиц. Накануне праздника я поехал на завод познакомиться с прославленным лётчиком лично.

У заводского ангара стоял широкоплечий, большелобый человек с суровым, обветренным лицом. У него были внимательные синие глаза.

— Чкалов. Испытатель лётной станции, — представился он низким баском, ударяя по-волжски на «о».