Московские загадки

В последнее время имя ее стало появляться все чаще – на радио, телевидении, в печати. По разным поводам – юбилеев Академии наук, истории русского XVIII века, женской эмансипации, очередного выхода ее «Записок». Стало невозможным не знать Екатерину Романовну Дашкову – по имени. А вот по существу… Кто вспоминает о том, что в стенах старой части московского Дома ученых (Пречистенка, 16) прошли первые годы ее семейной жизни? Кто оглядывается на дом ее отца и деда – Воронцовский дворец на Знаменке, 12, что напротив Министерства обороны? Наконец, кто заговорил о самой мемориальной памятке на каждому знакомом здании Московской консерватории? Его Екатерина Романовна сама заложила, сама строила, другой вопрос – что так любимые Москвой последующие перестройки изменили внешний облик дома, оставив, впрочем, нетронутой общую планировку. Дашкова говорила, что обретала в Москве покой и то семейное счастье, на которое так поскупилась для нее судьба.

Едва ли можно сказать о ней лучше и точнее, чем это сделал впервые прочитавший «Записки» княгини А.И. Герцен. «Дашкова родилась женщиной и женщиной осталась всю жизнь. Сторона сердца, нежности, преданности была в ней необыкновенно развита. Дашкова русская женская личность, разбуженная петровским разгромом, выходит из своего затворничества, заявляет свою способность и требует участия в деле государственном, в науке, в преобразовании России – и смело становится рядом с Екатериной». Но вот этого последнего ради душевного спокойствия, скорее всего, и не следовало делать.

Одиночество… Если б дано было знать, что она встретится с ним четырехлетней осиротевшей девочкой и вернется к нему на шестидесятом году жизни. Княгиня Екатерина Романовна Дашкова! Ее принимали все коронованные особы Европы, и о беседах с ней хлопотали все выдающиеся умы своего времени. Суждения княгини повторяли, мыслям удивлялись, научным трудам отдавали дань уважения. Любящая и горячо любимая жена, мать троих детей, одна из многолюдной и прочно устроившейся при дворе семьи Воронцовых, блестящая светская дама и… деревенская глушь без единой родной души, со случайными гостями, которых никакая сила не могла надолго удержать.

Екатерина Дашкова.

Одна из этих гостий, ирландка Катрин Вильмот, будет восторженно писать родным: «Очень бы мне хотелось, чтобы вы смогли взглянуть на самую княгиню. В ней все, язык и платье, – все оригинально; но что б она ни делала, она решительно ни на кого не похожа. Я не только не видывала никогда такого существа, но и не слыхивала о таком. Она учит каменщиков класть стены, помогает делать дорожки, ходит кормить коров, сочиняет музыку, пишет статьи для печати, знает до конца церковный чин и поправляет священника, если он не так молится, знает до конца театр и поправляет своих домашних актеров, когда они сбиваются с роли; она доктор, аптекарь, фельдшер, кузнец, плотник, судья, законник; она всякий день делает самые противоположные вещи на свете – ведет переписку с братом <А.Р. Воронцовым>, занимающим одно из первых мест в империи, с учеными, с литераторами, с жидами, со своим сыном, со всеми родственниками. Ее разговор, увлекательный по своей простоте, доходит иногда до детской наивности. Она, нисколько не думая, говорит разом по-французски, по-итальянски, по-русски, по-английски, путая все языки вместе.

Она родилась министром или полководцем, ее место во главе государства».

Так думали все знакомые. А жизнь? Жизнь складывалась совсем по-другому.

Двор цесаревны Елизаветы Петровны, младшей дочери Петра I. Двор по названию, потому что средств к его существованию, тем более при пышнейшем дворе своей двоюродной сестры, императрицы Анны Иоанновны, просто не хватало. Не было денег на лишнюю пару бальных атласных башмачков, а ведь снашивались они куда как быстро. На туалеты – приходилось перешивать старые. На простыни – обходилась цесаревна четырьмя штуками, да и то чиненными-перечиненными. На салфетки для гостей – спасибо, кто-то из фабрикантов, в память отца, мог подбросить лишних полдюжины. На лошадей – лихая наездница, цесаревна располагала единственным иноходцем, с которого, кажется, не сводила глаз. Все доставшееся Елизавете Петровне после смерти матери, Екатерины I, наследство сводилось к мызе – хутору под Петербургом да к дому в Александровой слободе (город Александров), на Торговой площади – низ каменный, верх деревянный.

Поэтому и штат двора состоял из одних полунищих родственников со стороны матери да нескольких молодых людей, которые могли сами содержать себя, надеясь на будущее возвышение или выгодный брак цесаревны. Среди них состоял в должности камер-пажа и Михайла Ларионович Воронцов, и бывал время от времени его старший брат Роман. Ни богатством, ни знатностью Воронцовы не отличались, пока не посчастливилось Роману жениться на сибирской богачке Марфе Ивановне Сурминой. Сам зажил раздольно, мог и цесаревне ссужать немало. С появлением Марфы Ивановны словно вздохнул с облегчением полунищий цесаревнин двор.