Московский бенефис

Я тихо и скромно повел его на откровенность, щипанул за душу, рассказав о своем детдомовском прошлом — разумеется, без хэппи-энда, — встречи с родителями! — и, в общем, нашел точки соприкосновения. Само собой, Варан, помня о предъявленной ксиве, сильно сомневался, не влипнет ли он еще круче, и поэтому пришлось ему открыть глаза на многое. Например, на то, что в зоне, которая приближается к нему с каждым часом, ему не следует особенно хорохориться и уповать на свои могучие плечики, деревянные кулачки и другое оборудование. Там и своих амбалов достаточно. Во всяком случае, чтобы слегка поломать слишком борзую молодежь. Во-вторых, я ему объяснил ситуацию с Филоном и намекнул, что если Варан поведет себя неправильно, то меру пресечения ему пересмотрят, и всего через сутки бедного Сашу посадят на парашу, а к вечеру он уже будет кукарекать. Мягко прижав гражданину Воронову психику, «комитетчик» постепенно подвел его к пониманию, что жизнь на воле гораздо полнее, интереснее и комфортнее, чем в тюряге. Это он, в общем, знал не хуже моего, а потому, едва увидел надежду на благополучный исход, весьма заинтересовался моими тонкими намеками на толстые обстоятельства.

А намеки эти состояли в том, что новые гуманистические начала в нашем демократическом российском правосудии требуют вдумчивого и неоднозначного подхода к правам и свободам личности, понимания социальных особенностей каждого индивидуума и правильной, адекватной оценки общественной опасности его деяний. Что задачи борьбы с организованной преступностью выдвигаются в настоящих исторических условиях на первый план, и первейшей задачей текущего момента является предупреждение готовящихся преступлений и неотвратимость наказания за уже совершенные…

Когда я начал про неотвратимость, Варан уже был готов. Он все понял правильно. В том смысле, что был готов сотрудничать и с милицией, и с КГБ, и с ГРУ, и даже с ЦРУ — лишь бы не сесть в СИЗО, не говоря уже о зоне. Заполнив стандартную подписочку, Варан, однако, все еще очень сильно волновался. Прежде всего за друзей. Это меня порадовало. Я понимал, что Варану, заводиле всей этой пятерки, будет очень стыдно, если его вдруг выпустят, а всех прочих посадят. Авторитет Варана на родной улице сильно пошатнется, и ему станет очень неуютно — на стукачей, бывает, кирпичи падают… Конечно, я сказал, что не допущу, чтоб его вычислили, и Мартын, Фриц, Бетто и Чупа не сядут до тех пор, пока Варан будет удерживать их от противоправных деяний.

Пришлось выслушать полкило заверений в том, что и сам Варан и другие товарищи горе-рэкетиры, будут умненькими и благоразумненькими, как Буратино. Я как бы невзначай поинтересовался, а чем, собственно, гражданин Воронов собирается добывать хлеб насущный? Ударных комсомольских уже нет, ударных капиталистических — еще нет, стало быть, перековываться негде. Варан смешно пробубнил что-то насчет родного завода, но я грустно заметил, что завод, по моим точным данным, сидит на мели уже полгода и его героический рабочий коллектив сейчас в основном толчется на базарах, пытаясь продать болты, гайки, гвозди и еще кое-что из оборудования. Варан еще подумал, поглядел на потолок и прочел там что-то насчет института. Я вслух посоветовал ему дерзать, но при этом объяснил, что за хорошее высшее образование надо хорошо платить, а с тем, которое дают за бесплатно, выше ста-полутораста тысяч работу найти трудно. К тому же, прогуляв два года после армии, Варан уже в общей сложности пять лет не видел учебников, а потому я опасался, что он их даже прочесть не сможет.

Варан опять посмотрел на потолок, но больше там ничего не разглядел. Вот тут я и предложил ему посодействовать в обретении хорошей и высокооплачиваемой специальности… Варан насторожился, но когда узнал, о чем речь, аж рот открыл.

Я предложил Варану пройти полугодовой курс обучения в некой секретной школе под Москвой, где из него сделают приличного человека, которому цены не будет. Возможно, намекнул я, что и кому-то из его близких друзей найдется там место.