Московский бунт

Кто не с нами – тот под нашим сапогом. Все просто. Чтобы понять Россию, надо расслабиться.

Я дохожу до конца дома и останавливаюсь на тротуаре. Проезжая часть пустынна, но я не двигаюсь с места, терпеливо дожидаясь зеленого света для пешеходов. Почему я стою, дожидаясь зеленого света, когда нет ни намека на движение? Возможно, в этом заключается предостережение свыше, но я не могу его разгадать. И перехожу улицу.

Оказавшись на другой стороне, я понимаю, что мог прождать зеленого еще очень и очень долго: светофор кто-то разбил.

В тот миг, когда я слышу голос за спиной, я понимаю, что совершил очередную ошибку. Я немало их натворил за последние пару дней.

Я знаю, что это бесполезно, и все же поворачиваюсь и бегу. Раздается выстрел. Я ожидаю удара и боли, однако ничего не происходит. За спиной слышится возглас и слаженный топот. Я усиленно работаю ногами, хотя страх сковывает меня, не давая дышать.

Деться – абсолютно некуда: с обеих сторон заборы. Справа, за сетчатым, под башней – открытое пространство, громадный пустой автобусный паркинг, за ним – железная дорога. Бегом, бегом, бегом.

Пару раз я замечаю обгоревшие дешевые легковушки у обочин, сожженные явно недавно и явно по месту парковки: это, пожалуй, некоторый перебор. Ладно, думаю, я здесь не задержусь.

Подворотня, висят мятые железные почтовые ящики. Булыжный переулок: узкий, грязноватый, между облупленных стен в граффити. Это какие-то трущобы.

Вокруг битое стекло, разломанные автобусные остановки, опрокинутые машины.

Я вижу труп.

– Господи, – тихо говорю я.

На земле на правом боку лежит мужчина, подвернув под себя одну руку. Кажется, будто он упал с высоты. На нем голубые джинсы и темно-зеленая рубашка в клетку, и то и другое покрыто неровными пятнами. Голова странно вывернута, словно он пытается увидеть небо, глаза открыты. На вид ему лет тридцать.

Глупо. Действительно глупо.

Несколько мгновений я сижу, опустив голову. Этого могло не случиться. Все это с легкостью могло вообще не произойти, не стать реальностью.

Я пытаюсь дышать глубоко и ровно. Это помогает, но не слишком. Приходится мириться с фактом.

Мне страшно. Сегодня на улицах опасно.

Мне очень, очень страшно. Меня не должно быть здесь. Мне хочется, чтобы все это оказалось бредом.

Мне хватает нескольких секунд, чтобы прийти к выводу – это невозможно.

Черные хлопья летают вокруг, будто впереди тлеет куча бумаги.

По обочинам улицы стоят обгоревшие остовы легковых машин. Валяются пробитые металлические бочки с армейской маркировкой, кучи опаленной ветоши, останки конструкций рекламных щитов, поваленные деревья, погнутые балки.

Идя дальше, я ощущаю себя на какой‑то момент непривычно ранимым, почти хрупким.

Глубокий вдох. Холодный пот.

Нет необходимости притворяться мужественным, зрелым или философичным.

Паника отупляет меня. Адреналин не обостряет восприятие.

Хочется мне только одного – поскорее добраться домой.

Десять человек лежат на земле, перед павильоном. Среди луж крови, потерянных вещей, бутылок и банок.

Вдруг возникает неконтролируемая паника. Полная дезориентация. Я ничего не вижу, не слышу. Даже нигде не болит – хотя тело не слушается.

Пыльная духота. Вкрадчивые таинственные звуки, близкие и далекие – я понимаю, что раздаются они только у меня в голове. Тошнит. Я выдавливаю тягучий слюнной сгусток – на подбородок.

На стенах – выцветшие предвыборные плакаты с наглыми лицами коррумпированных политиков.

«Абонент не отвечает или временно недоступен».

Впереди вижу фигуру в форме полицейского, идущую прямо на меня. Что-то в нем не так. Я никак не могу понять, что именно. Фигура что‑то истерично кричит. Я понимаю: пора опять бежать. И я бегу. Горло туго перехватывает, а голова почему-то кружится. И на какое-то мгновение я почти сдаюсь.

Только на одно мгновение.

А потом пытаюсь снова.

А что еще остается?

«И что со мной не так? – удивляюсь я. – Почему со мной постоянно приключаются такие вещи? И ведь я пыталась жить нормальной жизнью. Пыталась».

Человек иногда оказываются не на том месте и не в то время.

Только мусор, обрывки газет, битые стекла и несколько сильно покореженных легковушек. Это жестокий мир, что бы там не говорили. Либо ты, либо тебя.

Убивают – просто так. Без повода, системы и смысла. Потому что у нас – война всех против всех. И озверение не столько от бедности, сколько от дезориентации, отсутствия прочной почвы.

И может быть, все они правы.

Мир приобретает неожиданную четкость, и я понимаю, что нахожусь в состоянии странного наслаждения. Главное, я делал все это, потому что мог. Это правда. Я знаю. Ужасная, но правда. В любой ситуации важно помнить, что «и это пройдет».

Какое‑то время мысль эта позволяет мне держаться более уверенно.

Я оглядываюсь по сторонам. Подростки на другой стороне улицы сосредоточенно склонились над разобранным оружием. В руке у одного лежит пистолет.