Читаем Московский дивертисмент [журнальный вариант] полностью

Джанет растерянно посмотрела на него и отправилась в ванную, пытаясь сообразить, о чем он говорил на этот раз. Душ работал скверно, вдобавок шланг приходилось держать над собой одной рукой, второй намыливая тело или смывая с него мыло. Чем дольше она мылась, тем тяжелее становилось у нее на душе. Ее обидели слова Филомелы. А тут еще какая-то новая игра в трех матерей. Бред какой-то. Глядя на свое тело, Джанет видела все признаки стремительного старения. И это было еще отвратительнее, чем постоянная игра ее возлюбленного в Патрокла, в мир чудес и разнообразных сказочных историй. Он все-таки очень инфантилен, думала Джанет, но это ему идет. А кто из мужчин не инфантилен? Она вспомнила, что недавно прочла какую-то статью в Интернете, в ней автор рассказывал об игровых сообществах людей, которые, дожив до седин, играют в звездные войны и бегают с мечами по лесам. Изображая джедаев…

С ее точки зрения, это было просто ужасно. Да, подумала она, хорошо хоть мне попался тихий сумасшедший. Если бы он еще и с мечом бегал по Москве, это было бы вовсе невыносимо! А так мальчик просто играет. У него очень сложная творческая натура, которая нуждается в построении своеобразной надреальности. Он конструирует себе мир, который полнее и умнее обыденного, сказал она вслух, заканчивая водные процедуры.

Однако чем дольше Джанет оправдывала перед самой собой чудачества Патрокла, тем яснее ей было, что внутренний монолог надо остановить. Чтобы не расстроиться окончательно. Она сделала усилие, стерла с лица утомление и недовольство. Улыбнулась себе самой, едва-едва виднеющейся в старом зеркале. Выходя из ванной, она была, может быть, и не сама радость, но имела вид вполне беспечный и довольный.

Вытирая голову, поинтересовалась — что ты имел в виду, когда сказал, что у тебя три матери? Это что, символ какой-то?! Объяснись! Да не смейся ты! Черт, я просто иногда не знаю, как воспринимать твои слова! Как мне к этому относиться?! Прекрати смеяться, Патрокл! Смотри, я ударю тебя сейчас этим вот ужасным полотенцем и на твоей кошмарной морде навсегда останется незаживающий шрам!

Ты становишься неуправляемой, Джанет! Вчера ты чуть не сбила меня своим гламурным автомобилем, а сегодня грозишься изуродовать мне лицо! Вероятно, так ты пытаешься избавиться от комплекса вины, связанного с разницей в возрасте?! Ну, держись, засранец! Все-все, Джанет, прекрати! Все, прекрати, кому говорю! Так, Джанет, хватит! Все-все, все, Джанет, ты забыла, что там внизу нас дожидается моя мать! Все, Джанет, все, отдай сюда это полотенце, ради всего святого! Вот так, все. Одевайся, а я тебе пока расскажу. Да, то, что ты всегда хотела знать, но боялась спросить. Да, о матерях. Дело в том, детка, что у меня их действительно три. Нет, я не издеваюсь. Нет, Джанет, я не хочу снова получить по харе полотенцем. Да, я говорю совершенно серьезно. Ну, стоп-стоп, ну обожди. У тебя же нетбук с собой? С собой, в сумочке лежит! Доставай его! Это зачем еще? А затем, доставай, говорю! Ну вот. Давай сюда. Ну, поехали. Что поехали?! Садись сюда рядом, сейчас я тебе все объясню самым доступным для современного человека образом. Открывай страницу “Гугла”. Зачем?! Я тебе говорю — открывай, значит, открывай! Набирай в поиске “Патрокл”. Это еще зачем?! Кому сказал, набирай. Вот так. А теперь запускай поиск. Заходи в “Википедию”. Зашла? Читай. Нет, читай вслух, что там написано.

“Патро'кл Менети'д (др-греч. , лат. Patroclus) — в древнегреческой мифологии сын Менетия и Сфенелы (либо Периопиды; либо, по Филократу, Полимеды; либо Филомелы), родственник Ахилла”.

Ну, вот видишь. Что видишь?! А то и видишь. Я же тебе рассказывал, что после того, как Перевал историй стал проницаем в двух направлениях, каждое слово, которое написано или произнесено здесь, имеет шанс исполниться с той или иной степенью буквальности там. Да, ты мне это говорил, но я все равно ничего не понимаю. Ну, это просто доказывает, что ученая степень еще не признак большого ума. Стоп, Джанет, стоп! Хватит. Нет, действительно хватит! Иди сюда, я тебя поцелую. Вот так, хорошо.

В общем, тебе это никогда не пригодится, но, поскольку ты спросила, знай, что кроме Филомелы, моими матерями являются еще Периопида и Полимеда, обе — милые женщины и любят меня. А Сфенела? А Сфенела тут вообще ни при чем. Это была просто любовница моего отца. Так вот. Ты должна понимать, что это не в шутку, это не игра, не договоренность какая-то, не ритуал и не условность родоплеменного уклада жизни. Прими как данность, что у меня три матери и две из них никогда не пересекают Перевал. Так что с ними ты никогда не встретишься. Даже я их вижу не так часто, как хотелось бы. В общем, в чисто практическом смысле для тебя моей матерью является ма Филомела, и она отличная мама!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза
О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза