Московский дневник

26 декабря.

Похоже, пребывание Аси в санатории приближается к концу.

В последние дни отдых на свежем воздухе улучшил ее состояние. У нее хорошее настроение, когда она лежит в спальном мешке и слышит, как в небе кричат вороны. Ей кажется, что птицы по-настоящему организованы, и вожак дает им точные указания относительно того, что им следует делать; определенные крики, следующие после паузы, – это, как она полагает, приказы, которые выполняются всеми. В последние дни я почти не говорил с Асей наедине, но в тех нескольких словах, которыми мы обменялись, я так ясно ощущаю ее близость ко мне, что я очень спокоен и чувствую себя хорошо. Едва ли что-нибудь действует на меня целительнее и с такой силой, как те касающиеся мелочей вопросы, которые она задает мне относительно моих дел. Конечно же, она делает это не часто. Но в этот день, например, она осведомилась за столом, посреди еды, когда обычно говорили по-русски, какую почту я получил накануне. До еды играли в домино на три команды. Но после еды было гораздо лучше, чем накануне. Пели переделанные на коммунистический лад еврейские песни (как я предполагаю, речь не шла о пародиях). За исключением Аси, все в комнате были, судя по всему, евреями. Среди нас был и профсоюзный секретарь из Владивостока, приехавший в Москву на седьмую профсоюзную конференцию. Так что за столом собралась целая коллекция евреев от Берлина до Владивостока. Асю мы доставили домой пораньше. После этого я пригласил Райха, перед тем как отправиться домой, на чашку кофе. И тот начал: чем больше он наблюдает, тем больше видит, что дети – тяжелая обуза.

В гостях был маленький мальчик, впрочем чрезвычайно воспитанный, который, однако, в конце концов, когда все играли в домино и ожидание еды длилось более двух часов, начал плакать. В действительности же Райх, конечно, имел в виду Дагу. Он говорил о хронических приступах страха у Аси, чаще всего связанных с Дагой, и снова прошелся по всей истории, как она оказалась в Москве. Я уже не раз восхищался его большим терпением в отношении нее. И в этот раз не было раздражения, ожесточения, лишь напряжение, разрядившееся в разговоре со мной. Он жаловался, что у Аси пропал «эгоизм» как раз в тот момент, когда ей только и нужно предоставить все естественному ходу вещей. Беспокойство о том, где она окажется дальше, мысль о возможном переезде мучила ее чрезвычайно. Что ей нужно, так это пара недель спокойной и уютной буржуазной жизни, какой в Москве ей не может обеспечить и Райх.

Я же ее беспокойства еще не заметил. Моя очередь была лишь на следующий день.