Московский дневник

Вот рабочий, рука которого попала между спицами машинного колеса, вот другой, колено которого зажало между шатунами, вот третий, который спьяну перепутал выключатели и устроил короткое замыкание. Изготовление более тонких елочных украшений – полностью ручная работа. В светлой мастерской сидят три работницы, одна нарезает посеребренные нити на короткие кусочки, собирает в пучок и связывает проволочкой, сматывающейся с катушки. Она пропускает эту проволоку сквозь свои зубы как через прорезь. Потом она распушивает блестящие связки в звездочки и отдает их в таком виде напарнице, которая приклеивает к ним бумажных бабочек, птичек или дедов-морозов. В другом углу этого помещения сидит еще одна женщина, делающая кресты из канители, по одному в минуту, подобным же образом. Когда я склоняюсь над колесом, которое она вращает, чтобы понаблюдать за ее работой, она не может удержаться от смеха. В другом помещении делают серебряную тесьму. Это продукция для экзотической части России, поскольку тесьма идет на изготовление персидских тюрбанов. (Внизу рабочий делает канитель: он обрабатывает нить наждаком. Проволока утоньшается до предела и после этого серебрится или покрывается другими металлическими красками. После этого она попадает на чердак, где ее сушат при высокой температуре.) – Потом я прошел мимо биржи труда. В середине дня у входа в нее развертываются закусочные, которые предлагают горячие пироги и жареные ломтики колбасы. С фабрики мы поехали к Гнедину87. Он выглядит уже не так молодо, как два года назад на вечере в российском посольстве, когда я с ним познакомился. Но он все так же умен и симпатичен. Я очень осторожно отвечал на его вопросы. Не только потому, что люди здесь вообще достаточно обидчивы, а Гнедин особо привержен коммунистическим идеям, но и потому, что здесь осторожность в выражениях – способ убедить партнера в своей серьезности. Гнедин – референт по Центральной Европе в Министерстве иностранных дел. Его достаточно впечатляющая карьера (он уже отказывался от более заманчивых предложений) связана с тем, что он сын П. Прежде всего он одобрительно отметил, что я подчеркнул невозможность сравнения в частностях условий жизни в России и в Европе. Я зашел на Петровку, чтобы продлить разрешение на пребывание на шесть недель. После обеда Райх решил один пойти к Асе. И вот я остался один, ел и писал. Около семи пришел Райх. Мы вместе пошли в театр Мейерхольда и встретили там Асю. Вечер для нее и Райха прошел под знаком дискуссионного выступления, которое Райх должен был сделать в ответ на ее пожелание. Но до этого не дошло. Тем не менее ему пришлось провести два часа в кругу участников дискуссии на подиуме. За длинным зеленым столом сидели Луначарский, Пельше, начальник художественного отделения Главполитпросвета, который вел дискуссию, Маяковский, Андрей Белый, Левидов и многие другие. В первом ряду партера сам Мейерхольд. В перерыве Ася ушла, и я проводил ее немного, так как один я все равно не мог следить за обсуждением. Когда я вернулся, то с энергией демагога выступал представитель оппозиции. И хотя в зале большинство составляли противники Мейерхольда, ему все же не удавалось завоевать симпатии публики. И когда наконец взял слово Мейерхольд, его встретили бурные аплодисменты. Однако, к своему несчастью, он полностью положился на свой ораторский темперамент. При этом он проявил такую озлобленность, которая всех от него оттолкнула. Когда же он под конец обвинил одного из критиков в том, что он, как бывший его сотрудник, выступил против него только потому, что сводит с ним старые счеты, контакт с публикой был совершенно потерян. Обращение к заготовленным материалам и конкретные оправдания в ответ на ряд критических замечаний по поводу постановки спасти его уже не могли. Уже во время его речи многие ушли, и Райх тоже понял невозможность вступления в дискуссию и перебрался ко мне еще до того, как Мейерхольд закончил. Когда же он наконец завершил свое выступление, были совсем жидкие аплодисменты. Дальнейшие выступления не могли дать ничего значительного и ничего нового, и мы ушли.