Московский дневник

Я проводил ее, прежде чем идти в Музей игрушки, к портнихе. По пути мы зашли к часовщику. Ася дала ему мои часы. Это был еврей, говорящий по-немецки. Попрощавшись потом с Асей, я поехал в музей на санях. Я боялся опоздать, потому что никак не могу привыкнуть к русскому обращению со временем. Экскурсия по музею игрушки. Директор тов. Бартрам⁶⁰ подарил мне свое сочинение «От игрушки к детскому театру», которое я преподнес потом Асе на Рождество. После этого в академию, но Когана там не оказалось. Возвращаясь, стою на остановке автобуса. И вижу на открытой двери надпись «музей». Оказалось, что это «второе собрание нового западного искусства»⁶¹. Этот музей не значился в моих планах. Но раз уж я тут оказался, я вошел. Перед необычайно красивой картиной Сезанна⁶² я подумал, насколько неуместны разговоры о «вчуствовании» уже с языковой точки зрения. Мне показалось, что, созерцая картину, вовсе не погружаешься в ее пространство, скорее напротив, это пространство атакует тебя в определенных, различных местах. Оно открывается нам в уголках, где, как нам кажется, находятся очень важные воспоминания; в этих местах появляется нечто необъяснимо знакомое. Эта картина висела на центральной стене первого из двух залов Сезанна, как раз напротив окна, в ярком свете. На ней изображена дорога в лесу. На одной стороне дороги – группа домов. Не так примечательна, как собрание Сезанна, коллекция Ренуара в этом музее. Однако и в ней есть прекрасные картины, особенно ранние. А в первых залах меня больше всего тронули изображения парижских бульваров, висящие, словно пара, одно напротив другого. Первое написал Писсарро, второе Моне⁶³. Обе картины изображают широкую улицу сверху, одна по центру, другая дает взгляд сбоку. Причем под таким углом, что силуэты двух мужчин, перегнувшихся через перила балкона, вторгаются в поле зрения сбоку, словно они совсем рядом с окном, из которого смотрит художник. И если у Писсарро большую часть картины занимает серый асфальт, по которому едут бесчисленные экипажи, то у Моне половина картины занята светлой стеной дома, просвечивающей сквозь желтизну осенней листвы. Внизу у дома угадываются почти полностью покрытые листьями стулья и столы кафе, словно деревенская мебель в солнечном лесу. Писсарро отражает славу Парижа, линию усеянных каминными трубами крыш. Я ощутил его томление по этому городу. – В одном из последних кабинетов рядом с рисунками Луи Леграна и Дега картина Одилона Редона⁶⁴. – После поездки на автобусе началось долгое блуждание, и с опозданием на час я наконец добрался до маленького подвального ресторана, в котором мы должны были встретиться с Райхом. Нам пришлось, поскольку было уже около четырех, тут же разойтись, и мы назначили свидание в большом гастрономе на Тверской. Было всего несколько часов до сочельника, и магазин был переполнен. Пока мы покупали икру, лососину, фрукты, мы встретили Бассехеса, с пакетами. Вполне довольного. У Райха же настроение было скверное. Он был очень раздражен моим опозданием, а большая бумажная китайская рыба, которую я сторговал сутра на улице и был вынужден таскать ее вместе с другими вещами, не добавляла, как свидетельство коллекционерского безумия, к его состоянию ничего утешительного. Наконец, мы взяли еще пирог и сладости, а также украшенную ленточками елку, и я отправился со всем этим на санях домой. Уже давно стемнело. Толпы людей, через которые я должен был проталкиваться с елкой и покупками, утомили меня. В номере я лег на постель, стал читать Пруста и есть засахаренные орехи, которые мы купили, потому что их любит Ася. После семи пришел Райх, несколько позднее и Ася. Весь вечер она пролежала, а рядом с ней на стуле сидел Райх.

Василий Живаго. Сцена из хореографической композиции «Пан». 1928 г.