Московский дворик

- Вот-вот, так я и чувствовал. Просится на бумагу... - Он вздохнул, присел к столу и взял фотографию. - Нет, не имею права.

- Но почему? - Я невольно повысил голос, досадуя на стариковское упрямство.

- Потому что никто не знает, что я неродной их отец. Никто. Ни дети, ни внуки, ни правнуки. Трое детей, четыре внука и столько же правнуков. Чуешь, какой хвост тянется? Они считают меня своим, кровным. И хотя это и не имеет большого значения, но я хочу, чтобы они так и считали. А ты раззвонишь на весь свет...

Я заметил, что он колеблется, и усилил натиск.

- Я все изменю, Василий Дмитриевич. Все - адрес, фамилии... Поймите, не могу я не рассказать эту историю, спать перестану, засохну, это выше моих сил, - разразился я потоком слов, захлебываясь от собственного красноречия. - Я все равно напишу. Никто мне не запретит... Ведь вы журналист, Василий Дмитриевич... Уходят поколения, все меняется, и только память остается. Снимки, рассказы, документы. А люди должны знать и об отдельных человеческих судьбах, из которых и состоит большая история...

- Может быть, ты и прав... - Шахматов вздохнул - и, все ещё неуверенно, протянул мне снимок. - Уговорил... Только смотри не потеряй.

- Как можно, Василий Дмитриевич! - воскликнул я.

- К сожалению, можно. Сейчас все стало можно, - проворчал он. - Все теряем и все забываем. Когда поживешь с мое, поймешь: память - лучшее, что есть у человека. После любви, конечно. Она как лекарство - и согревает, и лечит.

- Память или любовь?

- Не смейся. И то и другое. Ладно, держи. Успехов тебе. Расстались мы друзьями.