Московский гость

Наконец сподвижники уговорили его уйти, им нетерпелось начать собственный пир. Они боялись, что конец настигнет их прежде, чем они успеют в последний раз отвести душу, кроме того, оставаться на площади, среди простого народа с его грубыми нравами, им казалось скучным и унизительным. Утонченности их чувств и высокой духовной организации претило все, что бы ни делали беловодцы, и среди горожан никто не вызывал у них ни малейшего сочувствия. Они были надуты, как какие-то сказочные бароны, даже старичок Баюнков, который томился из-за невозможности вернуться в свою канцелярию и тихонько плакал в душе, зная, что уже никогда не сядет в подвале на стул, не уткнется в бумаги, никому, кроме него, не нужные, не отхлебнет на славу из припасенной бутылочки. Правда, Петя Чур, с утра пьяный и безудержный, уже вполне слился с теми самыми массами, которые внушали презрение его коллегам, он танцевал не хуже других, Петя Чур в буквальном смысле слова выделывал коленца, дрыгал ногами куда простанороднее, чем самый последний и гнусный из забулдыг. Шепот негодования проносился по свите мэра, старательно соблюдавшей дистанцию между собой и толпой. Увы, Петя Чур вел себя возмутительно, и это в день, когда их ждет переворот и путь в неведомое!

Петя непременно хотел, чтобы Кики Морова станцевала с ним, клялся, что не уйдет с площади, пока она не удовлетворит его желание. Коллегам было наплевать лично на Петю Чура, но их общая репутация вовсе не была им безразлична, и они в конце концов делегировали засмущавшуюся Кики Морову, вменив ей в обязанность подарить своему другу тур вальса. Смущалась секретарша, естественно, только для виду, чтобы и самой не угодить в разряд отщепенцев, тогда как в действительности ей больше нравилось быть с Петей, чем с надменными и чопорными коллегами, а к тому же она уже и договорилась с ним чуть позднее улизнуть в "Гладкое брюхо", где их ждал истомленный любовью Антон Петрович, посвященный. Петя Чур обещал подруге отменное приключение, а развивая весьма сомнительную философию, даже выдвинул гипотезу, что связь с простым смертным, возможно, решит личную судьбу Кики Моровой гораздо благополучнее, чем должна решиться нынче судьба всего их синклита.

Кики Морова не слишком-то доверилась этой философии, но охотно согласилась отправиться с дружком в увеселительное заведение, ибо втайне ее странным образом прельстила перспектива сгинуть не среди своих, а в одиночестве, может быть, даже и впрямь в объятиях простого смертного, что было бы весьма пикантно и оригинально. Она уже представляла себе ужас Антона Петровича, когда тот обнаружит рядом с собой не нежную возлюбленную, а какое-нибудь мерзкое созданьице, упырька, анчутку или вовсе пустоту. Знала она и о том, что для самого Антона Петровича такое преображение возлюбленной может обернуться гибелью, но столь простая угроза и маленькая, как бы игривая беда не могла, разумеется, остановить ее.

Вальс, на проходку в котором была делегирована Кики Морова, на площади популярностью не пользовался. И хотя коршунам и ястребам беловодского правительства в душе было все равно, каким маневром будет упразднена позорящая их клан деятельность пьяного чиновника, вопрос о вальсе они поставили категорически, ребром. Они стояли, суровые и злые, и требовали вальса, чтобы дамы могли пригласить кавалеров, но ни музыканты, ни танцоры, ни гогочущие и хлопающие зрители не слышали их в невообразимом гаме, в том хаосе звуков, который вулканным взрывом стоял над площадью. И захотелось им проклясть город, подвергнуть его разрушению и резне, какую знавал он в былые времена, обречь его на вечные земные муки, а мертвецов его, сходящих в царство теней, предать абсолютной безысходности.

Секретарша, видя неразрешимость проблемы и скучая от такого конфликта, превысила свои полномочия и, если позволительно так выразиться в данном случае, порвала выданный ей мандат, больше уже не заботясь от соблюдении лица. На глазах удивленных, раздосадованных и возмущенных коллег она задрала юбку и пустилась в пляс рядом с неугомонным Петей Чуром. Ее стройные смуглые ноги, обнаженность которых вдруг поднялась выше всяких допустимых приличиями пределов, мелькали и сновали как воплотившиеся, зажившие своей отдельной жизнью символы сумасшествия. С гиканьем она бросала то одну ногу, то другую на высоту, под которой свободно проносился увлекавший за собой прочих безумцев Петя Чур и даже успевала сотворить некие па комбинация из оседлавших друг друга вспотевших и совершенно потерявших разум танцоров. Неповиновение властям, желавшим вальса и приличия, было полным, наглядным, вызывающим, но когда иные из власть предержащих обратились к мэру с требованием прекратить безобразие, он только пожал плечами и вновь обратил на площадь ласково улыбающийся взор.