Московский гость

Григорий повыше поднимал на вытянутых руках эти злосчастные брюки, рассматривал их на свет и приходил к неутешительным выводам. Его руки бессильно опускались. Та исправительная работа, в которой нуждалась его одежда, была ему не по плечу. Кроме того, начинал свою грызущую деятельность голод. Не опасности окружали Григория Чудова со всех сторон, не умения рисковать и отваги требовала от него жизнь, а всего лишь скудость и убожество выросли вдруг из простого и глупого обстоятельства, к которому он не умел приспособиться, и нагло ухмылялись ему в лицо.

Чтобы истинно строить свою жизнь (читай: бессмертие), необходимо расширять свое физическое и нравственное присутствие в мире. Но это великое знание, обретенное под куполом ночного неба на лавке, не чистило и не штопало брюки, не приводило в порядок одежду, не утоляло голод.

Раздался стук в дверь, и Григорий, стыдливо прикрывая пиджаком наготу тонких, кривоватых ног, побежал открывать. На пороге стояла та самая девушка, что на рассвете пустила его в гостиницу. Изумленный и обрадованный, Григорий посторонился, пропуская в номер драгоценную гостью. Вера вошла и по-хозяйски огляделась, ее взгляд быстро отыскал предмет, ставший причиной заточения постояльца. Она лукаво усмехнулась.

— Так и будете сидеть взаперти?

Григорий, ни на минуту не забывая облекать себя пиджаком как юбкой, сел на кровать и со смущенной улыбкой сказал в свое оправдание:

— Я пробовал… но там сплошь грязь и дыры… эти брюки… ума не приложу, что мне делать!

— Мне известны такие мужчины, как вы, — с притворным раздражением заявила Вера. — Вечно изобретают паровоз и открывают Америку, а в уходе нуждаются как маленькие мальчики или беспомощные старики. Послушайте, у нас тут нет приюта для престарелых и выживших из ума. Отправляйтесь куда-нибудь!

— Да, есть такие мужчины, — согласился с критикой Григорий Чудов. — Но куда же мне идти?

Вера рассмеялась. Стоя посреди номера, она излучала свет и с презрением смотрела на убогую простоту постояльца.

— Ладно, разнесчастный человек, дайте свои брюки мне, я все сделаю. А пока поешьте. Туфли, надеюсь, вы сумеете почистить сами?

Сняв с плеча сумку, дежурный администратор, превратившаяся в добрую фею из сказки, выложила на стол бутерброды в пакете и термос с кофе. Затем она небрежно пихнула в сумку брюки, которые безропотно протянул ей Григорий Чудов, и ушла.

Григорий терялся в догадках, купался в припекающих лучах надежд и грез, ликовал: в Кормленщиково такой сервис! и это в наши злые, жестокие времена!

Он жадно набросился на еду. Вера вернулась через час и небрежно швырнула ему брюки, которые выглядели как новенькие. Григорий рассыпался в благодарностях. За час, пока он насыщал утробу и ждал всяческих чудес от женщины, добровольно взвалившей на свою плечи заботу о нем, он сообразил многие важные вещи. Расширение физического и нравственного присутствия — это пока только слова, условные обозначения будущего пути, неясно вырисовывающиеся символы. Начинать нужно с себя, с собственного центра, с сердца, а он знал за собой немало несовершенств и даже пороков. Сердце, оно как чаша, и когда эта чаша переполняется благодатью или пороком, сердце лопается, перестает биться. Никто не ведает, что после этого происходит с человеком, с его душой.

Чаша, которая скрыта в его груди — близко, а не подступишься, — наполнена разве что наполовину. От него зависит, что прольется в нее в обозримом будущем, в последующие дни, в следующую секунду, но тут главное не переборщить, не хватить через край. Впрочем, Григорий Чудов верил, что ему хватит не только осмотрительности, чтобы в увлечении новым делом не выплеснуть из ванны вместе с грязной водой и ребенка, но и силы духа, чтобы в дальнейшем никогда не совершать дурных поступков. Ведь он принадлежит к тому типу людей, у которых в голове имеется надежный компас, всегда указывающий направление и не позволяющий сбиться с избранного пути. С людьми, которые творят зло просто потому, что не ведают, что это зло, не справиться ни бытию, ни случаю, ни Богу, ни дьяволу, они слепы и глухи, они в каком-то смысле естественны и, конечно же, достойны жалости, если смотреть на них зрячими глазами. А если к тому же и духовным оком, как теперь пытался сделать Григорий, то и презрения. Сам он не таков. Эти люди остаются для него в прошлом, в тех угасающих бесследно временах, когда он, совершая дурные поступки, вполне ведал, что творит. И именно это ведение, эта посвященность дают ему право сказать себе: ничто не мешает мне, коль я принял решение, в один миг стать другим и никогда впредь не совершать дурные поступки. Я всегда был другим. Просто я не принимал решение, но раз я его принял, я буду твердо ему следовать.