Московский полет

Не больше двух дринков за все время нашей стоянки в Вене выпили администратор нашей делегации Барри Вудстон и совсем молоденький, в джинсах и сникерсах, черный журналист из Нью-Йорка Гораций Сэмсон, который трижды спросил меня, почему я эмигрировал в США, в не в Израиль.

При этом количество вопросов было обратно пропорционально количеству выпитых дринков. То есть, больше всех меня допрашивали те, кто пил только минеральную воду – Ариэл Вийски, профессорская пара Огилви из «Вильям и Мэри колледж», четверо японцев и похожий на австралийского медвежонка вундеркинд Дэнис Лорм, который, кажется, знал о России абсолютно все – цифры безработицы, алкоголизма, численности КГБ, национального дохода, количества политзаключенных и так далее до процентов татарской, шведской и еврейской крови у Владимира Ленина и размеров пигментного пятна на голове Горбачева.

По данным ЦРУ, военный заговор против Горбачева невозможен, но консервативное крыло партийной номенклатуры, с помощью саботажа в снабжении населения продуктами создает в стране настроения, на гребне которых они могут в будущем опрокинуть всю перестройку…

Вот так, словно по-писаному, Дэнис мог говорить, не замолкая, и при этом поминутно поворачивался ко мне за подтверждением: «Верно? Вы согласны? Так?…». Даже когда нам объявили посадку, он, наспех досматривая кипу немецких, французских и английских газет, продолжал без остановки:

– Я согласен с вами на сто процентов! Горбачев начал перестройку, чтобы немножко починить старую систему. Абсолютно! Но когда он открыл капот советской экономики, то увидел, что там все сгнило и по всему телу системы – метастазы рака. Однако сам он такой же продукт системы, как Хрущев или Брежнев, и боится оторваться от КГБ и партийной бюрократии…

Под это журчание и в окружении всей нашей группы я пошел на посадку в самолет, совершенно забыв, что это последняя остановка перед Москвой. Перед Москвой! Где-то сбоку, поодаль, промелькнула вывеска «Lost and Found», и я по касательной вспомнил, что десять лет назад это была первая в моей жизни вывеска, которую я самостоятельно прочел по-английски, усмотрев в ней какой-то скрытый шифр всей своей жизни. Но уже в следующий миг поток нашей делегации увлек меня дальше. И я – так же мельком, с недоумением – подумал что этот аэровокзал как-то ужался за десять лет, стал меньше. Но предаться воспоминаниям я уже не успел – мы входили в наш «Боинг».

Всего два часа назад мы сидели в нем, разбросанные по всему салону, и выходили в Вене совершенно незнакомыми, разрозненными людьми. А теперь, неся в руках свои недопитые дринки, мы вошли в самолет одной шумной компанией, на ходу обсуждая европейские события, политику Белого Дома, роспуск венгерской компартии, рост цен на бензин и еще черт-те что, вплоть до вкуса немецкого пива. И я был в эпицентре этого клубка реплик, монологов, шуток, касаний плечом и паров алкоголя. Не прерывая разговоров, мы расселись в салоне одним плотным массивом, почти бесцеремонно меняясь местами с пассажирами не из нашей группы, и только после взлета я вдруг осознал, что елки-палки! – я лечу в Москву, в Москву!

Но страха не было.

Я даже с удивлением поискал его внутри себя, потом глянул в иллюминатор – неужто мы уже летим? И тут же встретил вопросительный взгляд флоридского Нормана Берна.

– Бдим, не беспокойся! Если что – я буду твоим адвокатом! – сказал он.

– Чиирс!

Мы чокнулись. И в тот же миг о наши стаканы ударил стакан полковника Сэма Лозинского.

– Имей в виду, Бдим, – сказал он. – Шестой американский флот на твоей стороне!

– Спасибо.

– Бэлл, Бдим… – неторопливо произнес с заднего сиденья двухсоткилограммовый Джон О'Хаген, городской мэр Охайо. Кажется, он впервые открыл рот за все время нашего полета. Но слова его прозвучали увесисто. – Если что-то случится с тобой в Москве, мы просто не дадим им зерно. Вот и все.

Они все говорили «Бдим» – с ударением на первом слоге. Но мне это уже не мешало. Ощущение того, что за моей спиной действительно стоят Шестой американский флот, фермеры Охайо и две дюжины американских, японских и европейских газет (плюс, конечно, эффект нескольких дринков), подняли мой дух почти на ту же высоту, на какой он был десять лет назад, когда я в этом венском аэропорту выносил из советского самолета парализованную еврейскую старуху.

10