Московский полет

А здесь, перед Домом кино, они демонстрировали не только свои лозунги, но – сами того не зная – они демонстрировали себя. И лица их были даже выразительней их плакатов. Худая, плоскогрудая женщина лет сорока с остервенело заостренным темным лицом – не загорелым, нет, а темным то ли от желчной болезни, то ли от тюремного режима – держала плакат насчет «советских судов – наследия сталинизма», но в ее дочерна прокаленных угольных глазах не было революционного «пламени борьбы», а был только пепел. Высокий парень лет тридцати с плакатом «Распустить КГБ!» тоже не выглядел романтическим борцом: он был в мятом пиджаке, небритый, с синяком у виска и, скорей всего, предыдущую ночь провел в милиции. Но его сухие губы были плотно сжаты, а мелкие, неглубоко запавшие глаза, как наточенные ножи в потертых ножнах. И рядом – старуха в крестьянском платке, горбоносая, с щеточкой черных усов, с инвалидным костылем под мышкой, с плакатом на груди «Прекратите геноцид! Спасите армян!» – а в лице… Я не знаю, как это описать, – во всех лицах этой толпы, в их глазах было одно единое выражение ПРЕДЕЛА, КОНЦА, ДНА. Словно этот народ уже вычерпан до последней капли. И на дне их общей души – только ножи, торчащие из сухого пепла…

Я прошел сквозь эту толпу к разрыву в веревочном ограждении, но милиционер преградил мне путь:

– Ваши документы! – сказал он по-русски.

– Press! – ответил я по-английски, ткнул пальцем в свою красную бирку на лацкане пиджака и уверенно шагнул мимо него в Дом кино.

Вот и все. Импортная бирка и знание психологии советской милиции открыли мне дверь на первое заседание оппозиции советского парламента. Шестьдесят первый анекдот шагнул из эпохи Брежнева в эпоху Горбачева. А я, как идиот, уклонился вчера от пари на ящик коньяка!

Но, конечно, после такой ночи я опоздал к началу заседания: я приехал в десять утра, даже чуть позже. В прохладном вестибюле Дома кино было пусто, а над широкой лестницей, уходящей вверх, к залу, гремел мужской голос:

– Да, мы оппозиция! Но мы оппозиция конструктивная! Мы за быстрый переход от диктатуры к демократии! А они – за плавный, медленный переход…

«Они» – это, конечно, про Горбачева и его команду, подумал я, оглядываясь с острым любопытством. Ведь когда-то я бывал в этом Доме практически каждый вечер – на премьерах новых фильмов, на концертах или просто заскакивал выпить чашку турецкого кофе и потрепаться с друзьями. Кофе по-турецки (в джезве и в горячем песке) здесь варил молодой и стройный грузин из Сухуми, и такой замечательный кофе я больше нигде не пил – ни в Америке, ни в Европе. Но сейчас в фойе не было никакого грузина с кофе, а голос по радио продолжал:

– Я, как физик, знаю, что быстрое наложение двух структур может дать переходный эффект, а медленное сочетание не дает ничего…

Тут слева в пустой раздевалке я заметил знакомую по прежним годам пожилую гардеробщицу, перед ней настойке лежали свежие газеты с броскими заголовками: «ТРЕБОВАНИЯ БАСТУЮЩИХ ШАХТЕРОВ КУЗБАССА», «НАРОДНЫЙ ФРОНТ АЗЕРБАЙДЖАНА БЛОКИРУЕТ ДОРОГИ В АРМЕНИЮ», "ОПАСНАЯ ИГРА ЛИТОВСКОГО «САЮДИСА»…

– Здравствуйте! – сказал я гардеробщице. – Вы меня помните?

– Конечно, – ответила она спокойно, словно я был тут на прошлой неделе.

– Вам что – «Правду»? «Известия»?

Мне все по одной, – сказал я, сразу ухватив явно новое издание – газету «Народный депутат» с броским заголовком «БОРИС ЕЛЬЦИН. СТРАХ СТАЛ НАЦИОНАЛЬНЫМ БЕДСТВИЕМ». А рядом лежала еще одна газета – «Дом кино», с заголовком «Кровь царя на советском экране».

Я набрал целую кипу газет и взбежал по лестнице навстречу радиоголосу, доносящемуся из зала. Потом – по боковой балюстраде направился в зал, полагая, что здесь придется преодолеть еще один милицейский кордон или проверку документов. Но – ничего подобного, двери в зал были открыты настежь. Я шагнул туда и оказался в проходе между сценой и первым рядом. Тут торчала телегруппа, они снимали оратора на трибуне. Как бывший киношник, я не испытываю трепета перед своим братом-киношником, потому спокойно перешагнул через кабели, тянувшиеся к операторской тележке. Однако невысокий длинноволосый седой мужчина, стоявший возле оператора, тут же грозно повернулся ко мне, и я узнал в нем своего старого приятеля, режиссера телевидения Залкинда.

С-тарик! – просиял он.– Ты видишь, что у нас происходит! Конвент! Французская революция!

– А кто это выступает?

– Неважно, кто выступает! – сказал он и с мальчишки горячностью продолжал: – Депутаты Верховного Совета! Самые левые! Левее уже только нелегалы – Демократический союз!…

Невольно заражаясь этой эйфорией демократии, он бежал по боковому проходу на галерку, где были свободные места. В проходе у стены стояла цепочка фотожурналистов. И вдруг:

– Вадя! Плоткин!