Московский процесс (Часть 1)

Удивляться ли, что, расследуя любую аварию, мы отказываемся расследовать величайшую катастрофу нашего столетия? Да ведь в глубине души мы уже знаем выводы, к которым такое расследование неизбежно придет, ибо любой психически здоровый человек знает, когда он вступил со злом в сговор. Даже если услужливый разум подскажет безупречно-логичные и внешне благородные оправдания, голос совести будет твердить свое: наше грехопадение началось тогда, когда мы согласились «мирно сосуществовать» со злом.

Это проявилось и до Нюрнберга, когда Сталин оказался великим защитником демократии, и в Нюрнберге, где Советский Союз оказался в числе обвинителей, а не в числе обвиняемых, и в конце 50-х — начале 60-х при Хрущеве, когда термин «мирное сосуществование» вошел в политический словарь. И каждый раз расплачивались кровью невинных, как и полагается при сделке с дьяволом: кровью выданных Сталину казаков, кровью преданных в Ялте народов Восточной Европы, кровью венгров, кубинцев, конголезцев…

Но окончательно мир со злом был установлен уже в наше время, при Брежневе. Не надо теперь разыгрывать невинность и оправдываться нашим незнанием того, как со злом бороться: все мы отлично знали. Там, где мы отказались «добрососедствовать» со злом, где зло было отвергнуто как неприемлемое, мы отлично знали, что делать. И если таким злом был, например, объявлен расизм, то никому и в голову не приходило бороться с ним путем расширения торговли или культурного обмена с Южной Африкой. Напротив, бойкот считался единственным адекватным решением, и проводился он настолько свирепо, что ни один спортсмен не мог поехать в Южную Африку на соревнования, не загубив этим свою карьеру. В Москве же считалось вполне допустимым даже Олимпийские Игры провести, и притом в разгар массовых арестов и агрессии в Афганистане. Хотел бы я посмотреть на того, кто решился бы предложить провести Олимпийские Игры в Йоханнесбурге или Претории! Что бы от него осталось? И уж коли расизм был объявлен злом, ни одна газета не печатала статей сторонников апартеида, невзирая на все декларации о свободе слова и печати. Расистски настроенные группки вполне откровенно преследовались полицией, а человек, подозревавшийся в симпатии к расизму, никогда и ни в какой области не мог сделать карьеру. И никому, заметьте, не пришло в голову говорить об «охоте на ведьм». Расизм был окружен санитарным кордоном нетерпимости и оттого не распространялся, не становился обыденным явлением.

Коммунизм же был сделан респектабельным, приемлемым. С ним нельзя было бороться, это считалось неприличным, — с ним рекомендовалось «расширять контакты». Он и расцвел пышным цветом, и захватил полмира. Разве это не очевидно? Разве был на земле человек, который бы этого не понимал?

Разве не знали политики, что, поощряя расширение торговых отношений с советским блоком, они плодят хаммеров, максвеллов и боболасов? Разве, торжественно принимая делегации советских деятелей и «депутатов», они не понимали, что принимают не государственных мужей и парламентариев, а головорезов и их марионеток? Разве, подписывая договоры о «культурных обменах», «научном сотрудничестве», «человеческих контактах», не понимали, что укрепляют этим власть КГБ над обществом, так как именно КГБ будет отбирать «достойных кандидатов» для этих контактов?

Все и всё понимали, знали, догадывались, но не хотели даже говорить об этом, ибо стремились не бороться с коммунизмом, а выжить. Выжить любой ценой, пожертвовав совестью и здравым смыслом, невинными людьми и целыми странами. В конечном итоге — своим будущим, ибо логика выживания зиждется на принципе лагерника: ты умри сегодня, а я — завтра.

Нашему миру безмерно повезло: это завтра не наступило. Чудовище сдохло, не доползши до его горла. Теперь, когда коммунизм наконец рухнул, когда упал железный занавес и открыл взорам картину убожества и разрухи, когда преступлений коммунизма не замолчать, столь же убогим и никчемным выглядит это «сосуществование». И столь же преступным, ибо развеялся миф, исчез страх, и стало очевидно, что оно было всего лишь моральной капитуляцией перед злом, формой соучастия в преступлении.

Что сказать теперь в свое оправдание? Как ответить будущим поколением на их недоуменные вопросы? Что нам, дескать, было надо выжить? Так ведь и немцам надо было выжить после Первой Мировой войны, вот они и пошли за Гитлером. За что же их судили в Нюрнберге? Они пожертвовали евреями, цыганами, славянами так же, как мы — десятками других народов, чтобы выжить самим.

И так же, как немцы в 45-м году, мы не хотим заглянуть себе в душу, не хотим «копаться в прошлом», не хотим скандалов. Как и они, мы закрываем глаза и твердим, что «ничего не знали», «не интересовались политикой», а если бы и знали, то: «Что мы могли сделать?»