Московский Ришелье. Федор Никитич

Не все знали, что царь любил разнообразить потехи звериного боя, и как только ему наскучит смотреть на звериный бой из окна терема, он велит выпустить медведей на волю. Большая утеха для него — смотреть, как звери начинали кидаться на людей. Много было в такие дни увечных. И тут царь оказывал своё милосердие. Он велел выдавать пострадавшим деньги, а ежели медведь задирал кого-то насмерть — того хоронили за счёт царской казны и вписывали его имя в синодик для поминовения в ближайшем монастыре.

Легко представить себе, в каком страхе жила слобода в день царской потехи. Беда была в том, что жестокие забавы царя заставали людей врасплох. И хотя слобода давно перестала жить своим обычным порядком, тихим и мирным, какой сложился в ней со времени её основания в XIII веке, жители её никак не могли привыкнуть к переменам и оттого пребывали в вечном страхе. Многие тогда говорили, что царь держит на слобожан гнев и повинны в том шептуны, которые оплели его дурными измышлениями.

Накануне слобожане отрядили ходатаев к боярину Беклемишеву, ведавшему медвежьими боями. Но боярин не вышел к ним и послал дворецкого, который, выйдя на крыльцо, сказал ходатаям:

   — Вы деревенские дурни, не понимаете своей пользы, не цените царского внимания к вам.

Его поддержал слободской сотник:

   — Вы царю своему во всём правды не говорите, оттого он и положил на вас свой гнев.

Слобожане не разумели смысла этих слов. За что им сей укор? Этого они не понимали. Но выводы их наблюдательности были безошибочными. Они не однажды замечали, что ежели царь усердно молится в церкви, то на другой день бывает особенно строг и немилостив.

Так оно случилось и на этот раз. Царь поздно вернулся в свою «келью» после всенощной, а наутро начались жестокие забавы. Вдруг словно из преисподней вырвались опричники в чёрных одеждах и на чёрных конях. Они гнали медведей, не давая им остановиться. Слободу огласили резкие крики, гиканье, рычание медведей. Поднялся дикий гвалт. Будто шальные залаяли собаки, загоготали гуси, взлетели утки. Всё это неслось вдоль улицы, вперёд вырвались гончие. Одна из них, настоящий четвероногий бес, буйно наскакивала на отстававшего медведя, но он лениво отмахивался от неё, не желая поспешать, и больно пришиб её тяжёлой лапой.

Люди попрятались по домам, испуганно выглядывали из окон, иные недоумевали, как бы спрашивая про себя: «Какой смысл в этом движенье? Зачем вся эта трата сил?»

Дворовые мальчишки улюлюкали, налетали на отстававшего медведя, кидали в него камнями. Седой старик, отворив калитку, погрозил им палкой, крича:

   — Ужо вам!

Неожиданно эта орава придержала ход, ибо наперерез ей кинулся непривычного вида медведь, которого выпустили из большой клетки, стоявшей особо. Говорили, что этого медведя привезли не то из Индии, не то из Китая, что жил он в горах. На зиму рыл берлогу в лесу, на склоне гор, либо располагался в расщелинах скал. А выписали медведя издалека, потому что свои отощали, ослабли оттого, что овсы и хлеба не уродились: стебель стебля не докличется. И ушли за многие десятки километров в лес медведи, дабы промышлять пропитание. Доискаться тех медведей было трудно, потому что они так запутывали свои следы, что оставляли после себя одну толоку[8].

Заморский медведь был огромен, с широкой грудью, на которой красовалась белая грива, напоминающая ожерелье. Морда у него была хорошей формы и умная, как у собаки. Сделав два внушительных прыжка, словно был не медведем, а буйтуром, зверь внезапно остановился перед охотничьим урядником. Видимо, его привлёк красочный наряд человека — цветной кафтан с золотыми нашивками, блестевшими на апрельском солнце. Сапоги на нём были жёлтые.

Не ожидавший к себе такого интереса заморского медведя, урядник несколько растерялся. Видя, что медведь собирается наступать на него, он направил рогатину так, чтобы выколоть зверю глаза, но тут же был сбит ударом лапы. На выручку уряднику кинулся опричник, норовя стоптать зверя лошадью, но медведь с такой силой рванулся к ней, что она, заржав, поднялась на дыбы и сбросила всадника.

Начался переполох, который мог бы окончиться трагически. Но случилось нечто непредвиденное, что спасло людей. За несколько дней до этого произошло следующее.

...Узнав, что отец зовёт его, Фёдор представил себе сурово-озабоченное отцовское лицо, каким оно было накануне, и понял, что разговор будет особенным. Но угадать, что за мысли у отца, ему и прежде не удавалось. Жизнь была полна неожиданностей.

Отца Фёдор нашёл в его кабинете, обставленном просто: ни росписей на стенах во вкусе царя, ни ковров. Взор мог задержаться только на шкафу с книгами. Никита Романович понемногу приобретал библиотеку, достойную его наследника: Фёдор охотно проводил вечера за чтением.

   — Фёдор, я позвал тебя, чтобы сказать, что царица наша болезная... — Никита Романович помолчал, не решаясь произнести вслух страшное слово. — Беда случилась... Не углядели... Окормлена отравою от изменников.

   — Кто злодей?

   — Стольник Василий Хомутов с товарищами...