Московское метро: от первых планов до великой стройки сталинизма (1897-1935)

Прямо противоположный дискурс звучит в материалах совещаний парткома при руководстве Метростроя или в докладах комиссии по качеству: акцент здесь делается не на успехах, а на неэффективности всего того, что было сделано ранее. Если речь шла о том, чтобы настроить собственный партийный и административный аппарат на устранение серьезных упущений, было не принято ссылаться на частные достижения. На передний план гораздо чаще выдвигалось все негативное, «конкретность», «заостренность» или «оперативность» принятых мер оценивали критически, ссылаясь на то, что план не был выполнен, качество произведенных работ являлось низким, а производительность и организация труда — неудовлетворительными.

Поверх обоих этих дискурсов возвышался еще один, который их обосновывал и одновременно ограничивал, а именно культивируемый пропагандой дискурс о принципиальном превосходстве большевистских методов и большевистских темпов, об исторической победе социализма в борьбе с противостоящими ему препятствиями, о необходимости повсюду разоблачать и обезвреживать затаившихся классовых врагов [263].

Скрытую за этими дискурсами реальность можно восстановить лишь частично. Судить по комсомольским рапортам об абсолютной эффективности реализации власти и контроля столь же недопустимо, как и принимать за чистую монету постоянные сетования по поводу низких темпов или саботажа решений партии классовыми врагами. В целом суждения о действенности механизма власти и контроля должны оставаться относительными, поскольку зависят от того, с чем сравнивать эту эффективность.

Эта относительность начинается уже с понятия «большевистские темпы». Один американский инженер, работавший в Москве в 1932-1934 гг., называл бессмыслицей официальный тезис советской пропаганды о «лихорадочных темпах труда», рассчитанный на туристов и западных корреспондентов: «Большевистский темп, в целом, является одним из самых медленных в мире, сравнимым с темпами в Мексике, Китае и Индии». Низкий темп является одной из основных причин малой производительности труда ^{2365}. На Метрострое, напротив, в 1934 г. были установлены столь жесткие строки завершения строительства тоннелей, что «большевистский темп» действительно был головокружительным, и сетования по поводу «замедленности» следует рассматривать на этом фоне.

Предпосылкой реализации власти и контроля являлась функциональная и густая сеть низовых организаций партии, комсомола и профсоюза, которые должны были располагать по возможности широким штабом активистов. Этот критерий в 1931-1932 гг. не был выдержан. В первые два года стройки и речи не было об эффективном и жестком руководстве со стороны партии или о выраженной командной экономике. Коммунисты и комсомольцы представляли собой явное меньшинство трудового коллектива и скорее следовали в общем русле, чем определяли его направление. Партийные, комсомольские и профсоюзные функционеры плохо разбирались в деле, не ориентировались в обстановке, более или менее беспомощно взирали на то, как план не выполняется, рабочие безнаказанно прогуливают, а выработка остается крайне низкой.

Все изменилось в 1933-1934 гг. с приходом на стройку комсомольцев и созданием партийной, комсомольской и профсоюзной организации, которые проникли в каждую бригаду и оказывали свое воздействие. Важную роль в этом процессе «перехода власти» сыграла партчистка 1933 г., с помощью которой удалось установить контроль над низовым уровнем парторганизации. До конца 1933 г. многие партгруппы существовали только на бумаге, парторги не имели представления, что им нужно делать, секретарям партячеек не было до них дела, система политучебы или не действовала, или охватывала меньшинство коммунистов.

Только весной 1934 г. низовые организации настолько распространились и окрепли, что смогли проявить свою активность помимо функции самоорганизации. Летом 1934 г. партия и комсомол обладали столь плотной сетью своих ячеек, что на стройке не осталось ни одного рабочего, кто был бы полностью свободен от их влияния. С уверенностью можно сказать, что эффективность реализации власти и контроля в 1934 г. была существенно выше, чем в 1932— 1933 гг. Вопрос же о том, действительно ли в 1934 г. Метрострой был настолько глубоко интегрирован в систему командной экономики, что у рабочих и администрации не осталось больше возможности уклониться от принятой модели поведения, как это может показаться из бесед с комсомольскими и партийными секретарями, в дальнейшем будет рассмотрен с помощью конкретных критериев.