Московское метро: от первых планов до великой стройки сталинизма (1897-1935)

Министр иностранных дел Франции Пьер Лаваль, во время своего визита в Москву в мае 1935 г. осмотревший станцию «Охотный ряд», высоко отозвался о московском метро^{2639}, равно как и Антуан де Сент-Экзюпери, который в апреле-мае 1935 г. находился в Москве в качестве корреспондента газеты “Paris-Soir”, подготовив серию репортажей о жизни в Советском Союзе^{2640} и посвятив Метрострою следующие строки:

«Мне кажется, что народ, который на таком строительном сооружении, как метро, уделяет столь много внимания роскоши и свету и таким образом создает не просто необходимое, но и комфортабельное средство сообщения, самое главное уже построил и уверен в своем будущем»^{2641}.

Негативные отзывы и за границей представляли собой исключение. Один француз, посетивший СССР в 1936 г., в своих путевых заметках посвятил московскому метро особую главу, озаглавленную «Metro über alles» (с явным намеком на фашистскую Германию), в которой назвал метро «абсурдной роскошью». Советы не перегнали Запад, даже если построили без нужды роскошные станции с чрезмерно длинными эскалаторами, поскольку техника все же была скопирована с западной^{2642}.

Б) Метро как предчувствие нового социалистического мира

Метрополитен выполнял роль витрины социализма не только для заграницы, но и в отношении собственного населения страны, которому демонстрировалось, как может выглядеть жизнь при социализме: как только человек вступал в этот микрокосм через вестибюль станции, он оказывался в мире, где все было красиво, светло, чисто, эффективно и хорошо налажено на новейшем уровне техники и где люди даже иначе общались друг с другом, а именно дружески и радостно.

«Подземным раем» назвала в своем дневнике метро свояченица Сталина Мария Анисимовна Сванидзе^{2643}. Подземное сооружение наподобие метрополитена особенно подходило на роль отдельно взятого воплощения социалистической утопии, поскольку было отчетливо отделено в пространстве от остального мира^{2644}. Оказавшись под землей, отрезанный от всех прочих впечатлений, пассажир метро в светлых и красивых станциях мог обрести иллюзию совершенно иного мира, не имевшего ничего общего с довольно мрачной жизнью на поверхности^{2645}. Поездка на метро становилась путешествием во времени в грядущую эпоху социализма. В этой связи писали об «утопии» метрополитена:

«Топос метро во всяком случае является утопией. […] Жизненное пространство под землей сначала следовало освоить, создать. В этом пространстве не могло быть ничего унаследованного, традиционного, само собой разумеющегося, непродуманного. Человек в этом пространстве полностью зависим от воли того, кто все это создал. Это дает планировщику метро шанс формировать всю жизнь человека, как только тот окажется в метро. Особенно важно, что входы и выходя, соединяющие подземный мир метрополитена с обычным человеческим жизненным пространством, легко проконтролировать: помимо этих установленных каналов, нет иной возможности проникнуть или покинуть метро. Обычный горожанин не может себе представить, как тоннели метро проходят под земной поверхностью. Топография метро остается скрытой от него; путь к утопии в любой момент может быть отрезан. […]

Житель крупных западных городов, разумеется, воспринимает метро не как утопическое пространство, а всего лишь как техническое средство комфорта. Московское метро сталинского времени функционировало совершенно иначе — и следы этого другого, утопического, предназначения заметны и до сих пор. Московский метрополитен в сталинский период в первую очередь был не обычным городским транспортом, но проектом подлинного города коммунистического будущего. Чрезмерное, дворцового типа художественное убранство станций метро сталинского времени нельзя объяснить никак иначе, кроме предписанной метрополитену функции служить посредником между царством небесным и подземным миром. Ни одно другое архитектурное сооружение этого времени не выглядит столь же роскошно, как станции метро. В них сталинская эпоха находит свое самое последовательное выражение»^{2646}.

Метрополитен при этом все же не был простым отблеском далекой утопии, но служил реальным прообразом скорого наступления светлого будущего. Каганович так раскрыл этот аспект в своей речи 14 мая 1935 г.: