Московское наречие

А ранним утром близ умывальника столкнулся с Витасом, чистившим зубы только что откопанному черепу. «Что было в этой голове? – глядел тревожно, как Скомкуновский, в глазницы, забитые каракалпакской землей, из которой пробивались бледные корешки и опийные всходы. – Вот скорлупа, прикрывавшая космос. Я заглянул в глаза монаха, мне различить хотелось в них преданье прошлого иль миг восстанья умерших из праха. В одном рос мак, в другом – тюльпан! Они как будто бы шептали, и, словно гласные скрижали, они вещали: жизнь обман! То мозг – или лучше дух – монаха говорил соцветьями земных растений. Людей грядущих поколений он древней мудрости учил»… И поцеловал череп в желтый скошенный лоб.

Несмотря на пристрастие к смерти, Витас заботился о здоровье – непрерывно мыл руки, ел только из своей посуды, а пил из серебряного стаканчика, очищавшего воду. Он боялся отравы, которую, по его словам, неизменно подсовывали в Каунасе. Только здесь, в пустыне, где и трава не росла, чувствовал себя сравнительно безопасно. Но все же ежедневно проверял свой стул. Для этой нужды подальше от хорезмийских стен расчистил полянку, где начертил большой квадрат, разделенный на клетки, куда вписал по цифре – от единицы до девятки. Усаживаясь на складной стульчик с дыркой, какал поочередно, начиная с первой, а потом сравнивал, каково было неделю назад, вчера и сегодня.

Все полагали, что он довольно быстро загадит, да чего уж там! – засрет поляну. Даже об заклад бились, как скоро. Но вот что поразительно, – когда в каждой клетке имелось по кучке, а в шести первых по две, то есть ровно через пятнадцать дней, они бесследно исчезали, и квадрат был первозданно чист.

Конечно, мудрено принять такое на веру. И землекопы выдвигали гипотезы, сродные догадкам о происхождении вселенной. Одни полагали, что все проглатывают пески. Другие кивали на разлом земной коры, третьи – на четвертое измерение, куда, судя по всему, отправлялись фекалии. Поговаривали и о вмешательстве длинноязыкой богини времени Калы. Квадрат явно намекал на связь с чем-то потусторонним. Возможно, с самой темной основой.

Слухи о закладах, потеряв в пути приставку – таковы уж свойства межпустынья, – достигли Коли-ножа, и он тут же пожаловал в лагерь. Узнав, в чем суть, только плюнул: «Вот стобля! Зря, выходит, на своих-то псов грешил!»

Расположившись к Тузу, Витас позвал его однажды на свою полянку. «Гляди, натуральные числа! – объяснил он. – По вертикали, по горизонтали и по диагонали дают в сумме пятнадцать. Можно цифры заменить буквами – дела не меняет. Сей квадрат магический! Вкупе с латинским, у которого одна сторона подкачала, имеет удивительные свойства. Когда я тут сижу, улавливаю божественные истины. Попробуй!»

Неловко было отказываться от радушного приглашения. Туз наступил в одну из клеток, и мир вокруг перекосился. А может, напротив, выпрямился. Но очевидно видоизменился.

Пустое откровение

Тем вечером Туз впервые внимательно разглядывал череп, ощущая в руках пустоту его веса и слушая пески, шумевшие вокруг, как море. Ни с того ни с сего возникло желание покаяться. Иногда человек захвачен внешними событиями, а порой, не внимая окружающему, целиком погружен в себя – такое обычно бывает в глубоком детстве и поздней старости, то есть во время разрыва или восстановления связей с иным миром. Но с Тузом случилось, когда прошел земную жизнь до половины. Захотелось умертвить плоть, спастись, побив камнями цепкого, как репей, сатану, не оставлявшего все эти годы.

Внутри и вокруг лежала глухая местность, заросшая саксаулом и верблюжьей колючкой. Но где-то под барханами, курганами и прочими наносами наверняка упрятаны клады и культурные ценности. Туз верил, что если и откроется ему какая-то истина, то непременно здесь, в пустыне, где явственно ощущалась ненасытная утроба времени. Одна Господняя минута – бездна, то есть триста шестьдесят миллионов лет. А сутки – больше восьми миллиардов. Когда минует половина этого срока, называемого кальпой, кончается Господний день и наступает ночь, в которой мироздание гибнет, чтобы возродиться в новом порядке. Вот чего хотелось Тузу! Именно что – возродиться новым…

Глядя на прельстительных девушек из числа натурщиц, он вдруг осознал, насколько странны тела человеческие. Вроде бы совершенны, но в тоже время ужасны – сплошные отростки и прорези. Ах, куда приятнее быть чистым шаром, сферой или хотя бы квадратом, на худой конец. Но вот уж предопределенность бытия – живи каким создан! Где тут свобода выбора?

Вообще Туз не был склонен задумываться вообще. Если и размышлял подчас, то о текущем дне жизни, не углубляясь в истоки и смысл. Но теперь в мозгу окрепла какая-то мышца, вызывая желание почесать макушку и мыслить вертикально о вещах отвлеченных, не имеющих прямой связи с женским началом, – над бытием слова, например.