Конечно, бюрократия подобна ножу: как им можно и хлеб отрезать, и убить человека, так и бюрократическая система, с одной стороны, необходима для управления страной и полезна ей как аппарат, выполняющий всю повседневную работу администрирования, а с другой – вредна, когда превращается в сообщество бесчестных корыстолюбцев. Так,
Чиновничество в Российской империи было одной из главных опор трона, а в советское время стало опорой правительства и партии. Однако, опираясь на чиновников, центральная власть понемногу отдавала им все большие полномочия и сама попадала в зависимость от бюрократии. В середине XVI века иностранцы, приезжавшие в Московское государство, не замечали признаков серьезного влияния приказных людей на государственные, судебные, да и чисто административные дела. Через триста лет, в эпоху царствования Николая I, чиновничество стало могущественной силой; от его мнения во многом зависела судьба любых серьезных преобразований, которые затевал двор.
Итак, монархическая власть в значительной степени сделалась заложницей собственного орудия, терпеливо выстругиваемого и оберегаемого от произвола знати на раннем этапе существования России. Что ж, в этом состоит, можно сказать, родовая травма Московского царства: сильный монарх не мог вечно делить власть с сильной знатью чуть ли не на равных, а против знати действенными оказались лишь весьма сильные средства. даже слишком сильные.
Разгром родовой аристократии был необходим для торжества единодержавной монархической власти в России. Но была ли столь уж великим благом полная победа служилого начала, создавшая в России мощный своевластный класс чиновничества, не особенно послушный воле государя? Имело ли однозначно позитивный результат полное и безоговорочное уничтожение прав аристократии участвовать в державных делах, в высшем управлении страной по факту рождения? Вряд ли.
Очень хорошо сформулировал эту проблему современный историк средневековой России Сергей Викторович Алексеев, и нам остается процитировать его в высшей степени разумные слова: «Дело. не в политическом строе самом по себе, а в качестве людей, встающих у руля власти. Не стоит искать идеальный политический строй. Таковым не была ни абсолютная монархия, ни аристократическое правление. И все-таки остается единственное бесспорное преимущество любого средневекового аристократа перед любым чиновником абсолютистской державы или современным „демократическим" политиком. Люди той породы действительно знали, как управлять государством, как вести людей в делах войны и мира. Их этому учили сызмальства. Они рождались для этого. И взрослели – все вместе, поколение за поколением, вместе с питавшей их и защищаемой ими землей. И учились – создавать государства, которые стоят веками, а не десятилетиями».
Глава 7
Россия ищет просвещения, но только на своих условиях
Представьте себе солдата, которому указали цель атаки: вон там – вражеская огневая точка на высоте, надо эту высоту взять, поэтому – вперед, боец! Он бежит с оружием в руках, попадает под неприятельский огонь, видит, как падают его боевые товарищи справа и слева, ползет по-пластунски, преодолевает болото и овраг, поднимается в рост, атакует и все-таки занимает ключевую высоту. Ура! Можно отдохнуть. Есть перспектива дальнейшего наступления от сей важной точки…
И вдруг командование сообщает: высоту оставить, напрасно ее атаковали, все делалось бестолково, а победа бесполезна; наступление пойдет в другом направлении.
Каковы чувства победителя?!
Так получилось и с просвещением в Московском царстве. Для России наиболее естественная форма просвещения – по форме славяно-эллинская, по духу восточнохристианская. Добиться того, чтобы она развернулась в стране как система (книгопечатание, школы, академии), удалось в полной мере великими трудами, притом под занавес старомосковской государственности; но все же сумели, ура, победа! Можно отдохнуть. Есть перспектива. А перспективы-то уже нет: Петровская эпоха пинками вышибла живую, цветущую, отлично работающую старину на периферию исторического пути России. Посторонись, длиннобородые!