Московское время

Он совершил классическую ошибку мужчин, которые упускают из виду, что женщина в стрессе становится нечувствительна к любым проявлениям юмора. Зинаида Александровна только нахмурилась.

– Не отстирывается пальто, что ты поделаешь, – промолвила она с досадой. – Но Доротея Карловна пообещала достать какое-то чудо-средство.

Всего в квартире номер 51 было девять комнат. Две занимал Ломакин с семьей, третью – Морозовы, четвертую – Родионов, пятую – Таня Киселева, шестую – Акулина Петровна, седьмую – парикмахер Пряничников со своей красавицей-женой, восьмую – писатель, также с супругой, а в девятой ютилась старая графиня Игнатьева со своей верной компаньонкой Доротеей Карловной. Все считали последнюю немкой, хотя много лет назад она приехала в Российскую империю из Швейцарии, да так тут и осталась, не пожелав покинуть хозяйку, давно утратившую все свои богатства и именовавшуюся ныне не графиней, а «бывшей», то есть особой, имевшей значение только во времена царизма – эпохи, к которой теперь прилагались исключительно клеймящие эпитеты. Бывшая графиня жила очень одиноко и почти не выходила из комнаты, с соседями отношений также не поддерживала, и все общение шло через Доротею Карловну, всегда улыбчивую и приветливую. Вопрос, на какие средства графиня существует, весьма занимал пытливые умы, особенно ум Ломакина, но даже он успокоился, когда узнал, что графине помогает материально один из ее сыновей, служащий в крупной библиотеке. В коммуналке к графине относились по-разному, но большинство более или менее явно ее жалели. Исключение составляла только бабка Акулина, которая была не прочь завладеть комнатой Игнатьевой. Бабка не раз заявляла, что графиня – контрреволюционерка, а ее компаньонка наверняка шпионка, но, хотя времена на дворе стояли вовсе не вегетарианские, ни графиню, ни Доротею Карловну никто почему-то не трогал.

– Я могу пока походить в плаще, – сказала Нина матери, высунувшись из-за шкафа.

– В такую погоду?

– Я не замерзну, – заявила Нина упрямо.

Зинаида Александровна махнула рукой и опустилась в кресло. Нина надулась и скрылась за шкафами.

– Ах, боже мой, – простонала Зинаида Александровна, растирая виски. – Вот тебе и «Сусанин»! Никогда я не любила Глинку. И эта сумка! Неужели она не понимает, что не в деньгах дело, а в обмане? – Василий Иванович благоразумно безмолвствовал. – Если Доротея Карловна не поможет, пропало пальто. – Муж, храня молчание, поглядывал на портрет Верди. – А если бы с ней что-то случилось? – вскинулась Зинаида Александровна. – Неужели она не задумывается, что я, что ты…

Тут Морозов решил, что пора все же вмешаться.

– По-моему, ей кто-то понравился, – уронил он задумчиво.

Зинаида Александровна, пораженная оборотом, который принимал разговор, смотрела на мужа во все глаза.

– Вася, но это ведь невозможно! Он же рыжий!

– Ну и что, что рыжий, – отозвался Василий Иванович, втайне наслаждаясь нелогичностью своей собеседницы. От природы он был смешлив и питал пристрастие к парадоксам, в чем бы они ни выражались. – Да это все равно и не он, – добавил Морозов не менее нелогично.

– Вася, не выдумывай, – рассердилась Зинаида Александровна. – Если бы при мне стреляли, я бы, знаешь, ни о чем таком не думала. Ты считаешь, это тот, который с бородой? – заинтересовалась она. – Ненастоящей?

Положительно супруга Морозова в эту ночь собиралась побить все рекорды нелогичности.

– Нина все время говорила – он, он, он, – напомнил Василий Иванович. – Что он делал и как все его слушались. И еще сказала – у него выразительные глаза. Там был всего один фонарь, не считая пустяков вроде луны и звезд, а потому…

– Ну да, при таком освещении не то что глаза – вообще ничего не разглядишь толком, – вздохнула Зинаида Александровна. Она немного поразмыслила. – Нет, Вася, все это фантазии, глупости. Химеры! – заключила она, поднимаясь с места. – Ты будильник поставил? Идем-ка лучше спать.

Глава 4. Выстрел

Вдобавок ко всему наша милиция и уголовный розыск поднялись на недосягаемую высоту.

М. Зощенко, «На дне»

Пока в квартире 51 супруги Морозовы обсуждали случившееся с их дочерью, обладатель выразительных глаз Иван Опалин тоже имел небезынтересный разговор. Он допрашивал Клима Храповицкого, лицо без определенных занятий 1905 года рождения, сколотившего банду из других таких же лиц неопределенных занятий и отчасти – из рецидивистов.

Опалин служил в МУРе давно, еще с тех пор, когда тот находился не на легендарной Петровке, 38, а в Большом Гнездниковском переулке. Совсем еще молодым человеком Иван попал во вторую бригаду, занимавшуюся расследованием краж, но не задержался в ней и через некоторое время перебрался в первую. Там под управлением Николая Осипова и Георгия Тыльнера расследовали самые грязные, кровавые и тяжелые дела – главным образом убийства и вооруженные налеты.