Московское время

Мамрин моргнул, подумал, послушал пустое позванивание под черепной крышкой. С нетвердой преступной улыбкой обратился к соседу:

- Который час на ваших, не скажете?

Вздернулся серый дутый рукав, обнажив пластмассовые "Диско":

- Семь минут десятого.

- А там? - Мамрин кивнул за окно, но Дума уже сдвинулась за обрез стекла, парень не понял.

В аркадах Гостиного таранились по спискам и без списков покупательские колонны, на Галере кучковалась, перекидывая сделки, фарца, а на Садовой, над трамваем, над серым камнем, за угловым, огромным, выгнутым, многостекольным окном Публички - часы, привычные, круглые, малозаметные постороннему, и стрелку - вразлет: девять часов пятнадцать минут! будьте любезны!..

В прострации Мамрин миновал Катькин садик - и решился, с неловкостью ощущая запретную бестактность своего вопроса:

- Который час?

- Десять, - доброжелательно отозвался золотозубый мешок.

Изящноусый кавторанг предъявил из-под черного сукна "Командирские" с красной звездочкой и фосфорными стрелками:

- Десять сорок две.

- Вы уверены? - странно спросил Мамрин.

Кавторанг отвечал с превосходством:

- Хронометр!

Усмехнувшись мстительно, Мамрин без церемоний дернул за меховой локоток надменную манекенщицу, запустив традиционной до идиотизма фразой: "Девушка, который час?". Девушка шевельнулась презрительно. Мамрин допытывался:

"А то вот товарищ утверждает, что сейчас без четверти одиннадцать". Сменив гнев на милость:

- Пять минут двенадцатого, - обронила она в сторону.

- Ну что вы, у меня в одиннадцать лекция в училище, - опроверг моряк.

- Плакала ваша лекция, - без сочувствия сказала манекенщица.

Тетища с сумищей, ядреный и несъедобный продукт городского естественного отбора, до всего дело, встряла судейски:

- Без двадцати двенадцать. Я к двенадцати в больницу к мужу еду, всегда в это время.

- Вы что, нездоровы? - гуднул немолодой работяга. - Я к семи на смену еду.

Все ехали по своим делам.

Оставив их разбираться, Мамрин угрем заскользил к кабине, протискиваясь и извиваясь. Огромную баранку пошевеливала брюнеточка в стрижке "под полубокс" (так это раньше называлось?). Мамрин пленной птицей заколотился в перегородку. У перекрестка она отодвинула форточку:

- Билеты?

- Вы по расписанию едете? Что? по расписанию?

- По, по!.. - захлопнула отдушину и, пробурчав совсем не девичье, но вполне солдатское, нажала педаль хода. "А время?" - булькнул в стекло Мамрин, уж заметив: часы в приборной доске - на половине первого.

- Сейчас ровно час, мужчина, - помог студент, очкатый - бородатый.

- Ночи! - добавил его друг, и, гогоча, они вывалились:

- Сколько времени, ваше величество?

- Сколько вам будет угодно, ваша честь!

Рухнув на площадь Восстания, Мамрин утвердил со всей возможной прочностью ноги и воззрился в охватившее его пространство Гранитный дурацкий карандаш, увенчанный геройской звездой, торчал, как ось, посередине беспорядочного вращения каменной, бензиновой, металлической, людской мешанины. Беспросветный стальной колпак без малейших проблесков светила покрывал ее.

И победно и непререкаемо слали знак на все четыре стороны света циферблаты твердыни Московского вокзала: час. Двадцать минут пятого. Семь сорок. Одиннадцать ноль семь.

- Сколько времени!!! - воззвал к небесам Мамрин. Небеса опустились, и Божья ладонь прихлопнула егозливую букашку.

- ...Почему шумим? - спросил сержант, и передвинул рацию на ремешке к груди.

- Сколько времени? - уцепился Мамрин.

- А в чем, собственно, дело? - сержант неободрительно принюхался.

- Вы знаете, который час?.. - зловеще прошептал Мамрин.

Неохотно:

- Я за временем не приставлен.

- Так посмотрите по сторонам! - визгнула жертва.

Сержант не стал следовать приказу.

- Что вы имеете в виду? - с казенной отчужденностью произнес он.

По сторонам многорядно фырчал и тыркался, буравя клаксонами транспорт. Рваный рок хлестал из ресторанных стекол, и швейцар в сутолоке сеял затоптанные червонцы. Муравейник переливался вкруг вокзала, брачной страстью трубили электрички. Зажглись пустые витрины булочной, гармошкой съехалась очередь за итальянским мороженым. У стоянки такси обнимали букеты мокрые теснимые цветочницы. Загремел засов гастронома, захромала световая реклама, завертелись головы прибывающих толп.

Многоцветная беспокойная пробка закупорила, настолько хватало глаз, Лиговку и Невский. Вскрикнул сдавленно слипшийся ком, валясь в метро. Выражаясь языком дорожно-транспортных происшествий, движение было парализовано.

Цвиркнул и задохся милицейский свисток, соловей городских кущ. И круглый гулкий звук прокатился в электрическом воздухе: ударила пушка с Петропавловки, которой полагалось отмечать либо полдень, либо стихийное бедствие типа наводнения.