Москва

Здание стремительно ветшало и нуждалось в капитальном ремонте, нищие и не нужные государству артисты разбегались кто куда.

И всё-таки Большой не сдавался, пытаясь ставить спектакли и сохранять главное, что в нём есть: людей, не могущих существовать без искусства.

От катастрофы театр спасло личное вмешательство входящего во власть Сталина, когда в ноябре 1922-го Большой уже собирались окончательно закрывать. Эта информация сама всплыла в голове после того, как я вспомнил нашу давнюю экскурсию: Дашка тогда ещё не передумала становиться балериной, и мы с ней специально ходили и в Большой, и в Мариинку, чтобы, так сказать, прикоснуться к святыням.

Не то чтобы я фанател от балета, но раз дочка болела им, я, как отец, был обязан разделять её увлечения.

В общем, как всегда – пришёл Иосиф Виссарионович и всех спас.

Коли начал поиски с Большого, так тому и быть. Отложив в сторону книгу, я стал расспрашивать собеседницу насчёт тех, кто меня интересовал в первую очередь. Узнав, что я расследую жуткое убийство, женщина безумно заинтриговалась и стала охотно помогать.

Под описание миниатюрной брюнетки с длинными волосами подходили сразу три балерины, но все они были живы и здоровы, к тому же задействованы в тех постановках, что шли прямо сейчас на театральных подмостках.

Новости, конечно, замечательные, особенно для этих девушек, однако не для меня. Не фартануло.

Выходит, пропавшую придётся искать в другом месте.

В принципе, я не надеялся, что смогу напасть на след: такое даже в фильмах редко бывает, а в жизни и подавно. Та же жизнь приучила к философскому «отрицательный результат – тоже результат».

Я простился с собеседницей, пожелав всех благ и процветания ей лично и театру, в котором она служит. Заодно получил от неё несколько любопытных наводок и сразу же воспользовался ими, откорректировав планы.

Дальше путь лежал в Московский Камерный балет.

И опять всё не слава богу! Тот, кто мне был нужен, оказался жутко занят: проводил репетицию и пока не собирался её заканчивать.

Битый час я болтался за дверью, слыша звуки фортепиано и высокий требовательный голос, изрекающий что-то вроде:

– И раз! И два! Выше ногу, выше, ещё выше! Тянем носочки, тянем…

Я усмехнулся, представив себе, что там творится. На месте балерин я бы уже, наверное, пополам порвался от их растяжек.

Когда меня окончательно достала эта канитель и я ощутил острое желание плюнуть на хорошие маневры и прервать затянувшиеся занятия, за стеной наконец-то раздалось:

– Так, репетиция закончена. Все свободны.

Томительное ожидание вознаградилось сторицей. Челюсть у меня отпала сама собой, когда мимо пропорхнула вереница практически голых девчонок. Никаких тебе классических балетных пачек или платьев – на танцовщицах были телесного цвета трико в облипку, которые не скрывали от посторонних взглядов практически ничего.

Врать не буду, даже на меня, умудрённого опытом и всякими злачными местами, увиденное произвело впечатление. И ввергло в некоторый культурный шок.

Каюсь, я даже слегка обалдел, гадая: это балет или стриптиз-шоу? Я точно попал по назначению в Московский Камерный балет или ошибся дверью и угодил в какой-то бурлеск?

Да, я давно знал, что нравы в первые годы советской власти были ещё те, куда хлеще, чем в наши девяностые. Стараниями некоторых товарищей обоих полов Октябрьская революция приобрела дополнительное измерение сексуальной, и это вовсе не шутка. Нравы местами царили, мягко говоря, свободные, тем более в творческой среде, где сам статус богемы обязывает. Народ, а особенно богема массово и с удовольствием раскрепощались, освобождаясь от условностей старого мира. В общем, хиппи с их «Секс, наркотики, рок-н-ролл» отдыхают.

До суровых нравов сталинского империума ещё далеко. Советская Россия первой половины двадцатых – просто образец демократии, свободы нравов и либерализма.

Но одно дело – слышать об этом, а другое – лицезреть собственными глазами.

А посмотреть было на что: девицы хоть и не походили на модельных красоток из будущего, но в целом оказались весьма и весьма аппетитными. Правда, худеньких среди них не было – почти все несколько «в теле», но это скорее в плюс для представления.

Похоже, Камерный балет знал, чем завлекать широкую публику, в отличие от Большого.

Пока я стоял, открыв рот, подошёл невысокий, начавший лысеть мужчина лет тридцати, с широким открытым лицом, высоким лбом и глубоко посаженными глазами.

– Добрый день. Это вы из уголовного розыска? – с недовольной интонацией спросил он.

– Здравствуйте. Да, я из уголовного розыска. Моя фамилия Быстров. – Я показал удостоверение, которое не произвело на деятеля искусств особого впечатления.

Он не испугался, скорее удивился моему визиту.

– Голейзовский, Касьян Ярославович, – представился собеседник.

Судя по апломбу, явно не последняя величина в нашем балетном хозяйстве. Мне его ФИО ничего не говорили, но не удивлюсь, если бы какой-нибудь искусствовед из будущего обомлел бы и хлопнулся в оборок от счастья.