Москва-1939. Отчет оголтелого туриста

Утром позавтракал. Всё собрал. Что ж, иду за впечатлениями. Как турист. Приехал на Ленинский, дом 20. Во дворе нашлось место для автомобиля. Обручальное кольцо снял, мобильник выключил, бумажник, документы – всё сложил в пакет и убрал в подлокотник. Часы в кадиллаке показывали без четверти 12. Ровно в полдень войду в 1939-й. Крупные купюры червонцев убрал в задний карман брюк на пуговице. Банкноты помельче сложил и сунул в передний карман. Часть убрал во внутренний карман пиджака. Часы я не ношу. Да и все наши Cartier, Patek Philippe, Ulysse Nardin украдены или проданы в ломбард давно. Влюблённые часов не наблюдают – они их закладывают. Всё. В путь.

Возле домика графа Орлова снова никого не было. Дверь как всегда приоткрыта. Белки нет. Я уверенно открыл дверь шире и вошёл. И также уверенно вышел со стороны Пушкинской набережной. Сел на красивом холме. Подкопчённый воздух был реально тяжелее нашего привычного современного. Москва повсеместно дымила своими трубами. Рядом на траве валялась газета Правда. Я её поднял и сунул в боковой карман пиджака.

Солнце шпарит, на небе ни облачка. Баржа допотопная плывёт по Москвареке и коптит. Кораблик старомодный с пассажирами медленно тащится. Чёрного дыму от него столько, что, кажется, он подбит, еле тянет и неотложно затонет. Пассажиров на нём набилось столько, словно это последний кораблик на эвакуацию, и больше рейсов не будет. По набережной фланируют девушки в ситцевых платьицах. И у большинства белые носочки. Сердцебиение в норме.

– Дядь, угости папироской? – услышал я весёлый крик.

Четверо ребят в тюбетейках, майках, широких шароварах и с босыми ногами дружно шли по набережной.

Я развёл руками, мол, не курящий.

– Ура, товарищу Сталину! – задорно закричали они.

Все четверо прошагали дальше, некурящий ну, и пошёл нафиг.

Я посидел, посидел, не торопясь спустился с холма на набережную и пошёл следом за ними по направлению в Парк Горького.

Красивые берега Москвареки одели в мощнейший гранит. Он дожил до наших дней. Прогулочная дорожка асфальтированная. Но асфальтированная не ровно, как будто не добротным катком катали, а взвод солдат сапогами с надетыми трамбовками шлёпал. Кое где был бордюрный камень какого-то кустарного производства, словно прямо на месте его с помощью опалубки раствором отлили. Но по большей части бордюра не было совсем и неровный асфальт переходил в грязную траву, потому что назвать газоном эти земляные проплешины язык не повернётся. Две девушки шли навстречу. Сарафаны. Сейчас такие не встретишь. Белые носочки. Лица деревенские, приятные. Сейчас они работают на фабрике, и в свой выходной решили погулять в Парке Горького. Познакомиться с молодыми людьми. Закрутить роман. Стать москвичками. И нарожать новых советских человечков. Москвичей. Два кораблика с пассажирами плывут. Один туда, другой обратно. И коптят. Запах копоти – запах прошлого.

Булгаков отмечал, как изменился физиономический облик городского населения Питера всего за три года, и это произвело на него удручающее впечатление. В 1936 году он побывал в Ленинграде, в котором последний раз был в 1933 году. Обратил внимание как всего за три года опровинциальнился, отстал, опустился город. В 1934-1935 годах произошли репрессии и зачистки коренных петербуржцев, которые отправились в места, значительно удалённые от Ленинграда. Им на смену пришли новые хозяйственные жители, заселившиеся в освободившиеся квартиры. Преимущественно трудовые граждане прибывали из деревень и с крестьянской не рассуждающей работоспособностью принимались за народное хозяйство. И становились новыми ленинградцами, искренне считая справедливой заменой зарвавшихся графьёв и буржуев на себя. А как это коснулось Москвы, кто бы свечки поставил! Так свечей столько не сыщется.

Справа был Зелёный театр Стаса Намина. Сейчас это просто Зелёный театр. Стас Намин не родился ещё. Огромный плакат с трёхэтажный дом – Высшего качества пудра КРАСНЫЙ МАК и губная помада в металлическом пенале. НАРКОМПИЩЕПРОМ СССР. ГЛАВПАРФЮМЕР. Громадное женское лицо с острым носом и острым подбородком нюхает крупный цветок красного мака. В наши дни этому могло быть уже и другое прочтение. Тэ Жэ. Кажется, была парфюмерная фабрика с таким странным названием Тэ Жэ. Под плакатом на одной из скамеек, вольготно отбросив ногу, а другую подогнув растянулся во всю длину дядька. Спит, прикрыв лицо кепкой. Асфальт везде мокрый, с лужицами, после поливальной машины. Интересно, дядьку она окатила? Тому всё пофиг, спит.

За этим громадным плакатом ещё один циклопических размеров рекламный стенд. МОРОЖЕНОЕ. Довольная тётя в шляпке и с томной улыбкой закрыв глаза от удовольствия поедает палочкой мороженое из стаканчика. Палочку держат ухоженные пальцы с маникюром. Рядом вазочка с тремя разноцветными шариками – пломбирное, фруктовое, сливочное. Народный комиссариат Мясной и Молочной промышленности ГЛАВМОРОЖЕНОЕ.