Москва 1979

— Давайте о веселом, — сказал Игорь. — Недавно по делам был в Ульяновске. Для тех кто забыл — это родина Ленина. Через одного большого человека устроился в гостиницу обкома партии. Все очень прилично, — люкс, с душем и туалетом. Кафель и даже импортный унитаз. И тараканов не видно. Как всегда, встречи с нужным человеком пришлось ждать. Не часами — сутками. Я взял с собой пару книг, в том числе самиздатовского Кафку, но за два пустых дня их легко одолел. К третьему дню я понял, что провинциальная скука — страшная отрава, хуже водки. В больших количествах, — просто смерть. Можно дуба врезать с непривычки.

Лиза засмеялась и прикурила новую сигарету. На эстраду вышли четверо музыкантов, стали настраивать инструменты.

— Водку не люблю, в карты играть не с кем, — продолжил Игорь. — В кино крутят два фильма на весь город, оба наши. И те, падлы, старые. Один про горняков, как они друг с другом соревновались, кто больше угля нарубит. Другой — тоже про рабочих, как они пошли к управляющему трестом и от премии отказались. Из принципа, мол, мы на премию не наработали. Ну, посмотрел, делать-то нечего. И снова засыхаю от скуки. Тогда мой знакомый организовал индивидуальную экскурсию по ленинскому мемориальному комплексу, — раз в неделю там санитарный день. Ну, в окружении полусгнивших деревянных хибар стоит циклопическое сооружение из стекла и гранита. Идем мы с экскурсоводом, стройной девочкой, такой бы в кордебалет, — по этому комплексу. Смотрю, — под стеклянным куполом памятник Ленину из цельной глыбы белого мрамора. Высота шесть-семь этажей, не меньше. Простенько и со вкусом. Внизу замерли в карауле два пионера. А ведь зрителей нет, чего в карауле стоять? Перед кем выдрючиваться?

Он оборвал монолог, глянул на Бориса:

— Ничего, что я на запретные темы? Или тебе это в лом?

— Все нормально… Давай.

— Ладно. Там они рядом с этим роскошным ленинским дворцом поставили рубленный дом, точную копию того, в котором жила семья Ульяновых. Там экспонаты в витринах: вещички Ильича. Ну, якобы единственное его пальто. Прохаря стоптанные, шкары, протертые в паху. Такой он был скромный, что второго пальто не мог себе позволить. Чуть лишняя копейка заведется, — детям отдавал или на всемирную революцию. И вот эта телка из кордебалета мне мозги парит. А базар про ленинскую скромность еще со школы, — мне поперек яиц. Я и говорю: слушай, я темный человек. Ты объясни: вот горстка евреев эту революцию сделала, да еще на немецкие деньги, а мне, — русскому человеку и православному христианину, — всю жизнь надо мучиться при недоразвитом коммунизме? Кстати, в твоем Ильиче не было капли русской крови. Почему же единственную жизнь я должен прожить именно так, как завещал великий Ленин? Мать его оглоблей в то самое место, из какого он вылез… Эта девчонка сначала онемела, потом побледнела, затем позеленела. Стоит, рот открыт, на глазах слезы. Думал, в обморок бухнется. Или инфаркт… И умрет она с именем Ленина на устах. Прямо у меня на руках. А я ее пощупаю перед смертью. Так и быть, — девственности лишу.

— Ну, хватит, Игорь, — Лиза прикурила сигарету. — Тут в зале полно товарищей с Лубянки. Сидят, уши развесили. А ты травишь про Ленина.

На улице зажгли фонари. Оркестр приступил к первой, обязательной, части программы: песни о родине и о войне. Из туалета вернулся Антон, пробормотал "я дико извиняюсь" и стал протирать очки.

— Что-нибудь решили? — спросил он.

— Давай так, — сказал Игорь. — Я прямо сейчас даю пятнадцать штук. Остальное — в день, когда получу "Волгу". У нотариуса заверять не будем. Людям и так верю. Годится?

Он наклонил голову и, прищурившись, будто свет резал глаза, внимательно посмотрел на Бориса. Тот задумался, но ненадолго, всего на пять секунд. В душе он был готов к такому предложению.

— Годится.

— Паспорт с собой?

Борис кивнул.

— Тогда вот что, Антон. Поднимайтесь в номер. Пусть Борис напишет расписку. Так и так, взял в долг пятнадцать штукарей. Обязуюсь вернуть через месяц. Олег Пронин отстегнет пятнашку, он в курсе. А я тут еще должен человека одного дождаться. Дел, как всегда, выше крыши. А потом у нас культурная программа. Идем в театр оперетты. Будем слушать "Летучую мышь". Татьяна Шмыга, наша пятидесятилетняя примадонна, в роли юной любовницы. Занятно.

Он встал, протянул руку, пожатие оказалось неожиданно крепким.

* * *

Борис с Антоном лифтом поднялись на последний этаж, оказались в бесконечном узком коридоре с пожелтевшими обоями и трухлявым паркетом. Номера на дверях написаны от руки химическим карандашом. Пахло подгоревшей кашей, слышались чьи-то голоса, кажется, они доносились с потолка. Навстречу попался мертвецки пьяный мужчина, которого тащила к себе в комнату молодая особа. Завернули за угол, там новый коридор, еще длиннее и темнее. Ну и помойка… Больше похоже на ночлежку или провинциальное общежитие, чем на центральную гостиницу, что стоит почти напротив городского Совета народных депутатов, в километре от Красной площади.