Москва 2042

Сравнительно недавно было замечено, что у комунян развилась мода употреблять слово сим кстати и некстати. Например, начинать всякие письма или заявления любого характера в такой форме: Сим обращаюсь к вам с просьбой. Или: Сим извещаю. И заканчивать их словами вроде: За сим такой-то. Более современное слово этим почти совершенно исчезло из обращения. Когда Редакционная Комиссия заметила это, она разослала во все редакции указания изымать слово сим изо всех печатных материалов. Слово исчезло. Но вскоре внимание Редакционной Комиссии и службы БЕЗО было привлечено к тому, что в книгах, газетных статьях, официальных заявлениях и личных письмах комуняне стали часто и в некоторых случаях совершенно не к месту употреблять такие слова, как СИМптом, СИМбиоз, СИМпатия, завиСИМость, проСИМ, ноСИМ, коСИМ, и одновременно появилось много неграмотных людей, которые стали писать СИМафор, СИМантика и даже СИМдром Редакционной Комиссии пришлось проделать большую работу по разоблачению и прекращению диверсий подобного рода.

— Но теперь-то уже все в порядке? — спросил я

— Почти, — сказал Дзержин. — К сожалению, в нашем языке есть одно слово, которое не может отменить даже Редакционная Комиссия.

— Неужели есть такое слово? — удивился я.

— Да, есть, — печально сказал Сиромахин. — И это слово ГениалисСИМус. Вы понимаете, что происходит? Каждый человек, который устно или письменно употребляет слово ГЕНИАЛИССИМУС, одновременно пользуется и словом СИМ.

На мой вопрос, какую цель ставят перед собою симиты, Дзержин сказал, что они рассчитывают на восстановление в России самодержавной или, как некоторые ее называют, симодержавной монархии.

— Надо же! — сказал я. — Неужели еще сейчас, в двадцать первом веке, есть люди, которые верят в необходимость монархии?

— Еще бы! — согласился Дзержин с непонятным мне воодушевлением. — Монархическая идея очень даже жива и популярна. И вот, если вы внимательно присмотритесь к нашим комунянам, вы прочтете в их глазах надежду на то, что когда-нибудь монархия будет восстановлена.

— Какие странные вещи вы мне говорите, — сказал я. — А кого же эти ваши симиты хотели бы видеть царем?

— А вы не догадываетесь?

— Нет.

Сиромахин подошел к двери, заглянул в замочную скважину и, убедившись, что там никто не стоит, приблизился ко мне и сказал:

— Сима Карнавалова.

— Карнавалова? — переспросил я удивленно. — Разве он не умер еще в прошлом веке?

— Видите ли, Христос умер две тысячи лет назад, однако люди до сих пор ожидают его возвращения.

Чудное мгновенье

Иногда невежество Искрины меня поражает. Вся докоммунистическая история кажется ей клубком каких-то странных событий, происшедших чуть ли не в одно и то же время. Я к этому уже настолько привык, что даже не удивился, когда она меня спросила, был ли я лично знаком с Пушкиным. Я объяснил, что никак не мог быть с ним знаком, потому что родился через сто с лишним лет после его смерти и совсем в другую эпоху. Она была очень удивлена, узнав, что Пушкин жил еще при царской власти.

— А в каком он был чине?

Я сказал, что он был в чине камер-юнкера, по теперешним понятиям что-то вроде младшего лейтенанта.

— Всего-то? — удивилась она. — А зачем же его печатали?

— Его печатали, потому что он был великий поэт.

Она меня стала уверять, что этого не может быть, великими бывают только генералы, но никак не младшие лейтенанты.

— Да? — переспросил я обиженно. — А как же я?

— Ну, с тобой вообще пока что не ясно. Вот книгу твою издадут и тогда сразу повысят. А он так в малом чине и умер?

— Ну да, — сказал я. — Но в те времена писателей судили не по чину, а по степени дарования.

— А кто определял степень дарования? — спросила она.

Я сказал, что определяли читатели.

Она этого не поняла и спросила, каким образом определяли.

— Очень просто определяли. Читали стихи и говорили: Во здорово! Во дает! Ай да Пушкин! Ай да сукин сын! А если чего не нравилось, говорили: чушь собачья, бред сивой кобылы. Вот так, в общем, определяли.

Она этого тоже не поняла и попросила рассказать, о чем примерно писал этот Пушкин. Я сказал, что он писал о самых разных вещах и, например, о любви.

— О любви к царю?

— Это с ним тоже случалось, — сказал я. — Но еще он писал о любви к женщине. Например, вот это:

Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты…

Она слушала, закрыв руками лицо, долго молчала, когда я кончил. А потом спросила, волнуясь, кому эти стихи посвящены.

— Если тебя интересует имя, сказал я, ее звали Анна Петровна Керн.

— А она была в каком чине?

— Что за чушь! — рассердился я. — Ни в каком чине она не была. Она была просто женщина без чинов.

— Ну как же, — заволновалась Искрина еще больше. — Ведь он ее называет гением.

— Ну да, он называет ее гением чистой красоты.

— Вот именно гением. Но он же не мог назвать гением кого попало.