Москва 2066. Сектор

– Вот их, – сказала девочка, указывая на Федорова и на водителя, который пытался привести Федорова-химика в сознание.

– Анжела! Что ты тут делаешь? – переведя дыхание, воскликнул я.

Чагин

На следующий день, после визита человека из Сектора, Никита встал за полчаса до рассвета. Еще ночью он решил съездить к Борису Лебедеву.

Он не мог принять решение, ему необходимо было поговорить с кем-нибудь, и Лебедев был, пожалуй, единственным человеком, способным понять Чагина. Так Никита, во всяком случае, считал.

Лебедев был православным священником и жил при церкви километрах в десяти от дома Чагиных. Но Чагин нуждался в нем не из-за его рода занятий. Или не только из-за этого. И даже совсем наоборот.

Никита мог бы поговорить с любым из своих соседей, да хоть с Витей с пятого этажа, тем самым, который был одержим чисткой обуви. Тихие умели слушать. Но серьезный разговор с обыкновенным тихим сильно напоминал беседу с частным представителем какого-то всеобщего Монаха, необъятного потустороннего лица без особых пороков и изъянов, а Чагину нужно было что-то попроще, с червоточинкой, поэтому он выбрал Лебедева.

«Хочешь простого и грешного собеседника – ищи священника, не иди к соседу». – Чагин, стоя в трусах на кухне, варил кофе и улыбался своим мыслям. Кофейные зерна были из оранжереи, в которой он работал, но пахли довольно хорошо и натурально, Никита не чувствовал никакого запаха краски: скорее всего, жутковатый визитер из Сектора придумал это специально, чтобы уязвить.

Полночи Никита проворочался, ожидая рассвета, но теперь немного успокоился и решил подождать, чтобы приехать к Лебедеву в более приличное время. Он не был у священника уже месяца два и слышал, что у него появилась женщина.

Кофе был готов. Никита налил его в любимую итальянскую чашку, сохранившуюся со старых времен, и пока кофе остывал, пошел одеваться. Надев рабочие штаны, он оттянул большими пальцами подтяжки и, щелкнув ими по груди, подошел с чашкой к окну.

Слева, на востоке, поднималось Солнце. Чагин отметил это как хороший знак. Со времени Переворота он не уставал ожидать какого-либо подвоха даже от небесных тел. В принципе, учитывая то, что произошло на Земле, и Солнце могло в один прекрасный момент взойти не вовремя или не с той стороны, по меньшей мере, где-нибудь сбоку. Слава Богу, пока что обходилось.

В большом церковном дворе Лебедев развел красивый фруктовый сад: яблони, абрикосы, миндаль, а в этом году говорил, что хочет высадить белый инжир, вдруг приживется. Никита подумал, что завезти Лебедеву саженцы – неплохой повод для встречи. Он заехал в оранжерею, под которую была перестроена расположенная неподалеку и давно брошенная жителями пятиэтажная хрущевка, объяснил работникам, что его не будет, скорее всего, до обеда, на верхнем этаже выкопал пять инжирят, завернул в мешковину, спустился и привязал сверток к велосипеду.

Обогнув большую аккумуляторную станцию, занявшую место бывшей бензозаправки «Лукойл», Никита, по сути, выехал из Москвы. Раньше здесь была четырехполосная автострада, но нигде вокруг не сохранилось ничего, что могло бы напоминать о ней. Теперь под колесами бежала грунтовка, приятно желтеющая под утренним солнцем среди невысоких елей и берез. Велосипед мягко подбрасывало, апрельский ветер шумел в ушах и трепал широкие листья привязанных к раме саженцев, пахло влажной землей, лесом, кожей сиденья, по-хорошему, едва ощутимо, постукивало под ногами в педалях, в цепи, и Чагину хотелось ехать так долго-долго, и забыть о неприятном визите, о разногласиях с женой, о Секторе и о мучительной необходимости выбирать.

За леском был поворот, и дальше открывался вид на зеленые купола невысокой церкви с белыми стенами, на роскошный свежий сад и старую каменную оградку с зеленой деревянной калиткой, в которую Чагин минутой позже и вкатил свой велосипед.

В саду и вокруг церкви не видно было никого, зато откуда-то с заднего двора слышалась довольно громкая музыка и всхрап лошадей. Там, на заднем дворе, Лебедевым была устроена конюшня, в которой он проводил времени чуть ли не больше, чем в саду. Никита прислонил велосипед к ступеням входа и обошел церковь. Здесь музыка звучала намного громче. «Fantasy, return to the fantasy», – пел неестественно высокий, но нельзя сказать, чтобы особенно неприятный голос. Мелодия показалась Чагину очень знакомой, хотя он и не слишком хорошо разбирался в рок-музыке шестидесятых или семидесятых годов прошлого века, – всё это было задолго до его рождения. Двор был залит солнцем, колонки, откуда звучала музыка, стояли у стены. Ворота в конюшню были распахнуты, в проеме было как-то таинственно темно, тянуло запахами сена и лошадей.

– Борис! – позвал Чагин, и вскоре из недр конюшни показался священник.