Москва 2066. Сектор

Как только через два-три переулка въехали на широкую улицу, которую Чагин вроде помнил по старой Москве, а вроде и нет, во всяком случае не мог вспомнить ее названия, шум стал настолько сильным, что приходилось повышать голос, чтобы расслышать друг друга. Скрипели велосипеды, лязгали повозки, кричали рикши и носильщики седанов и паланкинов, гудели как пчелы многочисленные прохожие, и поверх этого всего отовсюду неслась музыка, песни, какие-то завывания и оглушительная трансляция рекламных воззваний.

Деревьев на улицах почти не было, а те, что были, сильно отличались от посадок в Тихом мире. Почти не было видно вечнозеленых. Плодовые отсутствовали как вид. И почему-то на ветках только-только начинали набухать почки и формироваться первые листики, в то время как у Чагина во дворе уже отцветали абрикосы. Никите показалось, что здесь, в Секторе, было значительно холоднее. Этого не могло быть, учитывая, что Сектор находился всего в тридцати километрах от дома Никиты, да к тому же южнее, но это, по-видимому, было так.

Однако были вещи гораздо удивительнее деревьев, и журналист внутри Никиты очень быстро взял верх над садовником.

Через пару минут полковник остановил машину у шеренги красно-синих телефонных будок, предупредил Чагина, чтобы тот не выходил из машины, после чего на всякий случай закрыл ключом обе передних двери и отправился кому-то звонить. Когда он, пригнувшись, втискивался в крайнюю из будок, вся линия красно-синих ящиков, соединенных продольными металлическими полосами, вздрогнула.

Никита, увидев телефоны, сразу же подумал о Лебедеве и о таинственном аппарате, который священник зачем-то прятал у себя в церкви. Всем хорошо было известно, что телефонной связи между Сектором и Тихим миром не существует. И вот, оказалось, что это не так. Или не совсем так. Оказалось, что в Тихом мире тоже есть тайны, секреты. Интересно, от кого? И зачем они?

Надеясь, что полковник будет говорить хотя бы пару минут, покрутив ручку, Чагин полностью опустил стекло и стал рассматривать улицу и прохожих.

Откуда-то неподалеку, перекрывая громкостью все другие, более отдаленные, ретрансляторы, гремела песенка. «Мяу! Ши… Мяу! Ши… Тебе мои мя-ки-ши!» – старательно мяукал женский голос.

Чагин вспомнил, как в конце 90-х вернулся из своей первой поездки в Европу. После Парижа и замков Луары Москва поразила его хмурыми лицами, грязью и толпами людей, одетых сплошь в черное и серое. После европейской упорядоченности в глаза бросался лежавший на всем отпечаток тоски и безумия. Казалось, что никто не знал, куда и зачем направляется, а тот, кто знал, выглядел обреченным, словно корова у ворот бойни.

Нечто подобное Чагин переживал и на этот раз. Всего час назад он видел на улицах сияющие глаза и уверенные походки. А теперь его окружали потухшие взоры, вялые или, наоборот, излишне возбужденные, тела, неестественные жесты и слишком громкие, отдающие безумием, крики толпы.

В основном люди были одеты мрачно и скудно, но попадались и модники в ярких нарядах, с длинными пластмассовыми гирляндами сережек в ушах и носах. Эти приплясывали на ходу и даже напевали: «Мяу! Ши… Мяу! Ши…» Многие мужчины, и не только юного возраста, шли с расстегнутыми ширинками, в которые высовывались цветные уголки рубашек (как раньше носили платочки в нагрудных карманах пиджаков). Женщины были одеты еще более странно, в какие-то балахонистые юбки и платья, скрывающие талию и линию бедер. Зато груди у всех были подчеркнуты, обтянуты и даже (невзирая на погоду) оголены.

Чагину показалось, что изменился даже физиологический тип среднего горожанина. Они не были ниже ростом или уже в плечах, однако как-то слишком сутулились и по-негритянски отклячивали зады. Другими были и лица. Очень много появилось людей с извилистой линией рта, с несобранными, расквашенными губами. Казалось, что говорили они, причмокивая. Модно было, вероятно, подчеркивать эту извилистую длину губ. Как бы в подтверждение этих мыслей у машины вдруг остановился молодой мужчина с накрашенным ртом и в оранжевой куртке с круглыми зелеными пуговицами размером с небольшое яблоко. С трусливой наглостью глядя на Чагина, он поднес левую руку к уху.

– Привет, – сказал Чагин, подавляя из вежливости брезгливую гримасу: у мужчины (если это все-таки был мужчина) был накрашен не только длинный рот, но и глаза, и в уголках глаз скопились комочки краски.

Мужчина (или кто бы это ни был) еще раз сложил левую руку лодочкой и еще раз поднес ее к уху.

– Сколько литров? – спросил он, указывая другой рукой на капот «Ровера».

– Что? – переспросил Чагин, удивляясь.

Он, конечно, понимал, что находится на бывшей территории Москвы, но существо перед ним выглядело так дико и малопонятно, что, казалось, и говорить должно было на каком-нибудь непонятном или даже инопланетном наречии. Но оно говорило по-русски, да еще и с гипертрофированным аканьем подмосковного жителя. И это было странно и удивительно.

– Сколько литров? – повторил человек.

– Это электромобиль, – ответил Чагин.

Человек посмотрел на Чагина диковато.