Москва, 41

Все сидели под телегой молча, ощущая под собой сухое, хранящее дневное тепло сено.

– Товарищ майор, – почему-то шепотом проговорил сержант Петров, – а дорога, кажись, утихла… Сейчас бы и проскочить?..

– Боюсь, что по ту сторону большака прячутся в лесу немцы… Там лес сухой и гуще, чем здесь. – Рукатов приставил руку к уху, направив его в сторону дороги. – Переждем ливень и начнем разведывать маршрут…

Мощный натиск ливня постепенно начал угасать, словно там, в небесных глубинах, кто-то ставил ему прочные запруды. Где-то на западе ярко запылал горизонт, осветив верхушки леса и близлежащие поляны. Вокруг стало светлее, но было очень мокро, в воздухе, где пробивались сквозь гущину леса косые лучи солнца, заструились кверху столбики пара.

Еще через какое-то время, когда все выбрались из-под телеги, майор Рукатов, окинув хмуро-напряженным взглядом свое «войско», приказал:

– Сержант Косодарин! Пойдемте со мной разведывать дорогу! А вам, – Рукатов обратился к Антону и сержанту Петрову, – запрягать лошадей и быть наготове.

Уходя, Косодарин кинул на Антона свирепый и что-то требующий взгляд.

– Он убьет его! Убьет!.. – панически зашептал Антон Петрову, когда Рукатов и Косодарин скрылись между деревьями за можжевеловыми кустами. И короткой скороговоркой рассказал сержанту о задуманном Косодариным преступлении, видя при этом, как круглое, в золотистом пушку лицо сержанта покрывалось бледностью.

– Вблизи от нас он не посмеет поднять руку, – озабоченно произнес Петров. – Но на всякий случай надо прикрыть майора. Оставайся! – И Петров, дрогнувшей рукой схватив снайперскую винтовку, побежал.

Антон снимал путы с ног лошадей, а его глазам все виделась дрогнувшая рука сержанта Петрова… Мысли и чувства были там, у дороги. Он будто видел майора Рукатова, лежавшего в кустах с биноклем у глаз, а невдалеке целился в него из немецкого автомата сержант Косодарин… Успел бы заметить это в оптический прицел сержант Петров.

И вдруг в стороне дороги совсем негромко хлопнул выстрел. А в ушах же, в груди Антона он отозвался оглушающим взрывом, будто на него обрушилась вся вселенная…

Испуганный неожиданным выстрелом сзади, майор Рукатов оглянулся и невдалеке от себя увидел перекошенное смертным страданием, болью и волчьей злобой лицо сержанта Косодарина. В немом крике дико распахнулся его рот, обнажив ровный белый ряд зубов, опустились уголки губ, вздулся неподвижный бугор на переносице… И холодный, пронзительный, недобрый ум в глазах…

– Перехитрили, гады… – с бульканьем в горле вырывались из перекосившегося рта Косодарина слова. – Будьте вы прокляты!.. Подавитесь своими деньгами…

– Что? В чем дело?! – панически хрипел Рукатов, видя, как к нему подползал с закинутой на правое плечо снайперской винтовкой сержант Петров.

– Я опередил его, товарищ майор! – с удивлением и страхом сказал Петров, приближаясь к Рукатову. – Может, на секунду! – И шепотом пояснил: – Он уже навел автомат на вас… А я – убил… – Петров вдруг всхлипнул, уткнувшись лицом в локоть левой руки. – Убил своего…

Под Рукатовым будто колыхнулась земля от того, что мысли. его стали проясняться; словно что-то всплыло на чистой воде, и он, скользнув взглядом мимо этого «что-то», четко увидел дно страшной истины… Вдруг понял, что чудом избежал сейчас смерти, и почему-то в памяти промелькнул младший политрук Иванюта с разъяренным до исступления лицом…

23

Один из мыслителей прошлого начертал слова, утверждающие, что несчастье есть право на бессмертие. Странно звучит это изречение, но возросло оно все-таки на поле человеческой опытности, хотя известно, что никто по доброй воле не стремится в бессмертие через горнила несчастий.

Несчастья приходят незванно… Не подозревал о близившейся для него самой тяжкой беде и один прекрасный человек, военачальник, чье имя зазвучит потом в истории в том особом ряду, который менее других подвержен забвению. Человек этот – генерал-лейтенант Качалов Владимир Яковлевич.

…В начале июля 1941 года директивой Ставки Верховного Командования он, генерал-лейтенант Качалов, командующий Архангельским военным округом, назначался командующим вновь создававшейся 28-й армией, а основным ядром командного состава ее штаба должны были стать командиры и начальники из штаба того же Архангельского военного округа.

Впрочем, об этом Владимир Яковлевич узнал в Москве, куда ему по телефону приказали явиться незамедлительно. Уезжая, распорядился дома, чтобы и жена Елена Николаевна с сыном Володей и тещей Еленой Ивановной тоже собирались в путь-дорогу – для начала в Москву, к Анне Ивановне, родной сестре тещи. А там все будет зависеть от того, какое и куда получит он, генерал-лейтенант Качалов, назначение. О том, что вызывали его для новой службы в новом месте, нисколько не сомневался. И понимал, что ждет его фронт.

В тот же день, когда приехал в Москву, начальник Генерального штаба Жуков представил Владимира Яковлевича Сталину, хотя Качалов был знаком со Сталиным еще со времен обороны Царицына. Представление было совмещено с очередным докладом Жукова о положении на советско-германском фронте.