Москва. Близко к сердцу (Страницы героической защиты города-героя 1941—1942)

Нужно отметить, что в воздушном налете участвовали немецкие асы с большим опытом бомбардировок. Капитан Титенков сбил "Хейнкель-111", тот рухнул на землю под Рузой. Пилотировал бомбардировщик полковник, награжденный тремя крестами, вторым пилотом был подполковник. А двоих летчиков, оставшихся в живых, званиями пониже, захватили в плен.

"…Фугасная бомба крупного калибра, — вспоминает первый налет В. П. Пронин, — разбила водовод большого диаметра на площади у Белорусского вокзала. Вода мощными потоками устремилась к станции метро, где укрывалось несколько тысяч женщин и детей. Это грозило страшной катастрофой. Понимая грозящую опасность, командир аварийно-восстановительного полка доктор технических наук М. Н. Шестаков немедля прибыл вместе с батальоном на привокзальную площадь. Им удалось оградить от потоков воды станцию метро. Бойцы батальона за несколько часов восстановили разрушенный водовод. Быстрыми и умелыми действиями батальона были спасены тысячи людей".

23 июля, при втором налете на Москву, немцы увеличили высоту полета до 7 тысяч метров и нападали более мелкими группами с интервалами в 10–15 минут.

Вторая ночь выдалась не менее тревожной, но противовоздушная оборона с честью выдержала и этот экзамен, не позволила налетчикам разгуляться в московском небе.

Наши наблюдатели, прожектористы, зенитчики, в том числе зенитчицы, прибористки, аэростатчицы с каждым налетом умножали боевой опыт и мастерство. Но одновременно приближение линии фронта затрудняло своевременное предупреждение об опасности; оставалось меньше времени, чтобы изготовиться к отпору.

Чем ближе подступала к Москве линия фронта (а значит — аэродромы, захваченные врагом), тем легче было немцам уложиться с полетом на Москву и обратно в темное время суток.

Не случайно налеты на Москву начались, когда самолеты противника использовали взлетные дорожки аэродромов на Смоленщине, чем меньше горючего на дорогу — тем больше бомбовый груз.

Семнадцать ночных бомбардировок пережили москвичи лишь за три с половиной недели июля — августа. В налетах участвовало 2400 самолетов, а потерял противник около двухсот.

Защитники московского неба могли противопоставить противнику 602 боевых самолета, 1044 зенитных орудия среднего и малого калибра, 336 счетверенных пулеметов, 618 зенитных прожекторов, 124 аэростата заграждения и свыше 600 постов воздушного наблюдения, оповещения и связи. Это давало возможность отражать воздушного врага с любого направления, в любое время суток, при любой погоде, при любой высоте полета.

В то же время первые налеты подтвердили, что больше половины наших самолетов, оборонявших столицу, устарели. В воздушной обороне оказались изъяны. Чтобы не нарушить светомаскировку, летчикам не разрешали включать посадочную фару, и они садились на аэродром в темноте, что крайне опасно. Радиосвязь работала скверно. На девяти действующих подмосковных аэродромах насчитывалось лишь пять радиостанций. Далеко не все летчики-истребители имели опыт ночных полетов на машинах новых типов; в авиакорпусе Климова было лишь восемь таких пилотов.

На помощь мобилизовали группу летчиков-испытателей. В первом же ночном бою Марк Галлай сбил бомбардировщик "Дорнье-215" и был награжден орденом Красного Знамени прежде, чем ему успели присвоить звание лейтенанта,

Летчики противовоздушной обороны на самолетах, уступающих немецким по техническим характеристикам и вооружению, совершали великолепные подвиги.

Сохранилась запись рассказа младшего лейтенанта В. В. Талалихина о том, как он таранил вражеский бомбардировщик:

"В ночь на 7 августа я поднялся в воздух на своем истребителе. Зайдя со стороны луны, я стал выискивать самолеты противника и на высоте 4800 метров увидел "Хейнкель-111". Он летел надо мною и направлялся к Москве. Я зашел ему в хвост и атаковал. Мне удалось подбить правый мотор бомбардировщика. Враг резко развернулся, изменил курс и со снижением полетел обратно. Я продолжал атаки, повторил их до шести раз. При этом мой "ястребок" оставался недосягаемым для врага: меня прикрывал его же стабилизатор.

Вместе с противником я снизился до высоты примерно в 2500 метров. И тут у меня кончились боеприпасы. Можно было преследовать врага и дальше. Но что толку? Он на одном моторе мог лететь еще довольно долго и все равно ушел бы.

Оставалось одно — таранить. "Если я погибну, так один, — подумал я, — а фашистов в бомбардировщике четверо".

Решив винтом отрубить противнику хвост, я стал вплотную подбираться к нему…"

В этот момент фашист дал очередь из крупнокалиберного пулемета, и пуля попала Талалихину в правую руку. Спускаясь после тарана на парашюте, он увидел, как "Хейн-кель-111", объятый пламенем, взорвался и рухнул вниз.

"Опустился я на небольшое озеро, выбрался на берег.

Вскоре подбежали три колхозника, а потом, наверное, и весь колхоз собрался около меня — так много было народу.

Тут же перевязали мне руку. Отвели в дом, переодели, дали валенки, чтобы я мог согреться, напоили молоком. На лошади отправили в часть".