Москва и москвичи

Тетушка. Да что, матушка, коли Федор Николаевич сделал предложение, так с богом! Да я завтра буду у тебя обедать, так мы еще об этом поговорим. Прощай, мой друг! Прощай, Агашенька! (Идет вон из комнаты. Маргарита Степановна и княжна Горенская провожают ее до передней.)

Когда хозяйка и сестра ее воротились в диванную, я стал с ними прощаться.

— Останьтесь, братец, — сказала Маргарита Степановна, — отужинайте с нами… Да что ж это Эме так загулялась по саду? Эй, девка, ступай в сад, проси к нам Любовь Дмитриевну и Александра Васильевича: «Сыро, дескать, пожалуйте домой!» Что это, братец, — продолжала она, обращаясь ко мне, — мы меж собой по-родственному говорили, рассуждали, а вы хоть бы словечко вымолвили!

— Да что ж мне было говорить? — отвечал я. — Дело другое, если б я знал этих господ, о которых шла речь.

— А вы их не знаете?

— В первый раз отроду имена их слышал.

— В самом деле?… Ну, однако ж, все-таки, как вы думаете?

— Я, право, ничего не могу вам сказать.

— Не правда ли, что Федор Николаевич Журков всех выгоднее?…

— Это должны решить вы, а не я.

— О, нет, я уж напугана; я не намерена ничего брать на себя: как хотят родные! Конечно, Федор Николаевич такой жених, какого лучше и желать нельзя…

— Но если он в самом деле человек вовсе не образованный?…

— У него полторы тысячи душ, братец.

— Это очень хорошо, не спорю…

— И ни одной заложенной души в опекунском совете, — я уж справлялась.

— И это недурно; но, если позволите мне сказать…

— На хорошей дороге, батюшка: полковник, на днях генерал…

— Все это прекрасно; но вы дали такое блестящее образование вашей дочери, так, может быть…

— О, об этом не беспокойтесь! Эме выйдет замуж за того, кого я назначу. Да и как ей можно выбирать самой: она еще дитя!

— Да, конечно… А позвольте вас спросить, как вам родня Зорин?

— Александр? Внучатный племянник.

— Не ближе?… Внучатный… следовательно, он может жениться на своей кузине?

— Что вы, что вы! Александр?… Слышишь, ма шер, что говорит Богдан Ильич?

— Помилуйте! — вскричала княжна Горенская. — Александр, этот ребенок!..

— Ну смотрите! — сказал я. — Эти ребятишки в гусарских мундирах да с черными усами сплошь женятся, и даже иногда не спросясь у старших.

— Какие у вас странные идеи, Богдан Ильич! — сказала Маргарита Степановна. — И как придет в голову!..

— Давно живу, сестрица. Однако ж прощайте! Вы знаете, как мне далеко ехать.

Хозяйка стала меня уговаривать, чтоб я остался ужинать, но я кой-как отделался. Пока мой кучер Федор садился на козлы, что обыкновенно продолжалось несколько минут, я стоял на крыльце, и в двух шагах от меня, за углом дома, происходил нижеследующий разговор между двумя горничными и одним лакеем.

— Ну что, Матрена? — говорила одна из девушек.

— Да что: обегала весь сад, — ни бешеной собаки!

— Да ты была в вишневой куртине? — спросил лакей.

— Вот еще! Я и за тепличку ходила, — нигде нет.

— А садовника спрашивала?

— Хорош садовник!.. Калитка в переулок отперта, а он спит себе как убитый…

Тут подали мою коляску, и я отправился. На другой день рано поутру я поехал на богомолье к Троице, а оттуда завернул в Новый Иерусалим. Путешествие мое продолжалось четверо суток. Возвратясь в Москву, я нашел в моем кабинете, на письменном столе, две визитные карточки с загнутыми углами и, признаюсь, вовсе не удивился, когда прочел на одной из них: «Любовь Дмитриевна Зорина, урожденная Барашева».

IV Московская старина

Бяше град Москва видети велик и чуден град

и много множество людей в нем кипяше богатством и славою.

Ростовский летописец