Москва и москвичи

Что будешь делать! Хоть мне вовсе не хотелось ехать в такую даль, и может статься, по-пустому, а думать-то нечего: скорей в поход! Я взял подорожную, приехал через неделю в Петербург и остановился там у одного приятеля, который был знаком с секретарем того присутственного места, где производилось мое дело. Он дал мне записочку к этому чиновнику. Вот на другой день я надел мой штаб-офицерский мундир и явился в присутственное место; скинул в прихожей мою шубу, отдал ее Ваньке и вошел в канцелярию. Гляжу, за столами сидят разные лица, — одни пишут, другие беседуют меж собой; я всем поклон, а мне никто. Спрашиваю у одного из этих неучей, где господин секретарь, — молчат. Я к другому — и тот поглядел на меня, протер свои очки, пробормотал что-то под нос и отвернулся в другую сторону… Экий народец, подумаешь, и слова-то даром не хотят сказать! Гляжу, за одним столом сидит молодой парень, собою больно некрасив, — такой черномазый; кафтанишка на нем затасканный, рукава коротенькие, рожа небритая, ну точь-в-точь как все наши курские подьячие. «Авось, — думаю, — добьюсь от него толку; кажись, барин небольшой». Я подошел к нему и спросил, где мне найти секретаря.

— Он теперь в присутствии, — отвечал очень вежливо этот чиновник. — Сейчас выйдет! Да не угодно ли вам отдохнуть? — продолжал он, подвигая ко мне порожний стул.

Я присел, мы с ним поразговорились; я рассказал ему мое дело, а от него узнал, что он служит пятый год канцеляристом и надеется скоро быть сенатским регистратором.

— Вот и его высокоблагородие господин секретарь, — сказал канцелярист, указывая мне на пожилого человека, который вышел из присутствия.

Секретарь принял от меня записку, прочел и, пожав плечами, объявил мне, что не может ничего для меня сделать.

— Это уж дело решенное, — сказал он, — указ подписан, сегодня сойдет в регистратуру, а завтра имеет быть отправлен в Курское губернское правление, которому строго предписывается приступить немедленно к продаже вашего имения.

— Нельзя ли как-нибудь приостановить ход этого дела? — промолвил я.

— Невозможно. Начальник у нас человек строгий, исполнительный и если что заберет себе в голову — так не прогневайтесь!

— Да неужели этого дела нельзя ничем поправить?

— Я думаю, что так. Оно, конечно, если б его превосходительство захотел, так можно бы… Да человек-то он не такой — барин знатный, богат, с ним, сударь, не сговоришь.

— Нельзя ли мне самому дойти до его превосходительства?

— Доложить о вас можно, я сейчас прикажу. Только из этого ничего не выйдет.

— Уж так и быть — позвольте!.. Попытка не шутка…

— Как вам угодно.

Обо мне доложили и этак через полчаса пригласили в присутствие. Фу, батюшки!.. Что за великолепие такое!.. Ну, это уж не наше Курское правление!.. Стены расписаны сусальным золотом, все кресла обиты бархатом, зеркала в узорчатых рамах… За красным сукном сидят, не нашим советникам чета, особы важные: у кого — в петлице, у кого — на шее… А главный-то начальник так уж подлинно барин, вельможа истинный! Человек рослый, дородный, лицо полное, с подбородком; высокие черные брови дугой, — в кавалерии!.. Сидит так важно — одна нога закинута на другую; в правой руке золотая табакерка с камнями, левая заткнута за камзол… Что греха таить, на первых порах я сробел немножко, да скоро оправился… Что, в самом деле, — мы и на штурмы ходили!.. Я поклонился всем присутствующим, подошел к начальнику и сказал:

— Честь имею явиться, ваше превосходительство, секунд-майор Кучумов.

— Что вам угодно, государь мой? — спросил начальник, ударив двумя пальцами по своей табакерке.

— Да милости приехал просить, ваше превосходительство, — и если вам угодно будет меня выслушать…

— Прошу покорно!

Вот я пошел — и так, и так, и так… Гляжу, его превосходительство то губы надует, то брови подымет кверху, то опустит их вниз, а слушает внимательно.

— Очень сожалею, государь мой, — промолвил он, когда я кончил мой рассказ, — но отсрочки вам дать нельзя: это дело решенное.

— Да известно ли вашему превосходительству, что я потерпел все эти убытки от моего усердия в казне?

Его превосходительство улыбнулся.

— Убытки! — повторил он. — То есть вместо рубля на рубль вы нажили только полтину? Нет, государь мой, — извольте это говорить другим, а я знаю, как у нас подрядчики-то разоряются и с каким усердием они обирают казну…

— Позвольте доложить, ваше превосходительство…

— Извините, я очень занят… не угодно ли! — промолвил он, кивнув головой и указывая рукой на дверь, сиречь: милости просим вон!..

Признаюсь, у меня краска выступила на лице! Обидно!.. Ведь я хоть лыком шит, а все-таки камзол-то у меня в позументах. Он генерал!.. Да и я не обер-офицерик какой-нибудь… А делать нечего, — ведь это не у нас в губернии, заедаться не станешь. Я вышел из присутствия, только никому не поклонился, — видит бог, никому! Прошел не останавливаясь всю канцелярию; гляжу, в прихожей разговаривает с моим человеком тот самый канцелярист, который так ласково со мной обошелся.

— Что с тобой говорил этот черномазый? — спросил я Ваньку, когда мы вышли в сени.