Москва и Россия в эпоху Петра I

– Его принять следует, и пусть я, как смрадный пес издохну на плахе, а уж всажу ему нож в сердце! Не умру без того! – вот что стало для Луки заветной мечтою, думою, никогда не выходившей у него из памяти. С этою думою он ложился вечером в постель и поднимался утром, с ней носился безысходно целый день-деньской с той самой минуты, когда произнес свою страшную клятву над окровавленным и охладевшим трупом своего дорогого боярича.

Выпущенный на волю после смерти боярина Петра Михайловича, он, вместе с другими холопами Салтыковых, получил небольшой надел из общей суммы, назначенной на раздачу бывшим слугам боярина, и, кое-как перебиваясь и еще не зная, за какое дело приняться или куда приклонить голову, жил в течение последних трех месяцев своим малым достатком. Но достаток стал подходить к концу, и Луке пришлось, наконец, приютиться у одного из родичей, служившим младшим подключником на житном дворе Большого дворца. От этого-то родича он успел прознать о слухах и сплетнях, под покровом глубокой тайны распространяемых во дворце правительницы.

– Хованские князья, отец и сын, больно царевне-матушке приелись… Ей от них приходится тошнёхонько, и она и рада бы от них отделаться, да их побаивается, потому как стрельцы больно крепко за Хованских стоять готовы.

А вскоре после того от своего приятеля стрельца он узнал, что царевна-правительница себе между стрельцов опоры ищет, старается их от Хованского отвадить, а к себе прилучить, и что вот уж Стремянный и Сухарев полки от всех стрельцов отставать стали и руку правительнице гнуть.

Все эти слухи и толки затрагивали Луку за живое и не давали ему покоя. Постоянно занятый одною, страстно лелеемой думой, страдая нестерпимою жаждой мести, он стал, наконец, думать, что, убив старого Хованского, которого все величали «стрелецким батькой», он окажет чуть ли не услугу самой правительнице, избавит Москву от грозящей ей беды неминучей.

С этой целью Лука Сабур много раз решался на отчаянное дело – убить старого князя Хованского у него на подворье либо подстеречь его на пути во дворец, и потому никогда не расставался с заветным, остро отточенным ножом, который носил за голенищем и приберегал на этот именно случай… Но все попытки проникнуть в дом князя Хованского оказывались тщетными: то князя не было на Москве, то к нему никого не допускали, потому что он был постоянно окружен толпою всяких чающих от него милостей и щедрот. Пытался Лука тайно проникнуть в дом князя и добраться до его опочивальни, но убедился, что стрельцы тщательно оберегают князя, и однажды едва унес из княжеских хором свою буйную головушку. Сколько ни поджидал Лука князя на пути его следования во дворец, но каждый раз к нему и тут никакого подступа не было, потому что князь выезжал не иначе, как в карете, около которой шло и ехало до сотни стрельцов. А тут через того же подключника на Житном дворе Луке представился случай поступить на службу в Стремянный стрелецкий полк, и он охотно воспользовался этим случаем, сообразив, что ему, как стрельцу, легче будет дойти до князя Хованского и выполнить свой заветный, глубоко затаенный замысел.

Но и тут его постигла неудача: он и трех недель еще не прожил в полку, еще ни разу, надев стрелецкий строевой кафтан, не успел увидеть своего начальника, как разнесся слух о том, что великие государи с государыней-правительницей изволят шествовать из Москвы на богомолье в обитель Саввы Звенигородского, и что Стремянный полк пойдет за ними следом. Лука был просто в отчаянии, что ему придется из Москвы ухать и отложить выполнение своего замысла на неопределенное время. Он пытался отпроситься у полковника, чтобы его хоть ненадолго оставили в Белокаменной, но тот так грозно на него прикрикнул, что Лука Сабур не посмел ему перечить и последовал за полком в поход. Они прибыли в село Воздвиженское, на Троицкой дороге, где временно остановился Двор на отдых.

Только прибывши в это село, Лука заметил в нем какое-то необычайное оживление. Из села в Москву и в другие окрестные города то и дело скакали гонцы за гонцами; в село каждый день, с разных сторон, наезжали дворяне с вооруженной свитой холопов; около загородного дворца днем и ночью разъезжали вооруженные стражи из стрельцов и детей боярских, и в ворота его, накрепко запертые, допускались только приближенные лица из бояр, отовсюду нахлынувших, будто бы с поздравлениями к наступающему дню тезоименитства царевны-правительницы. Лука слышал толки о каких-то угрозных подметных письмах, о каких-то случайно открытых заговорах, но все это было так темно и неясно, что ни он сам, ни кто-либо из его товарищей не могли в этих толках разобраться. Все только видели, что творится что-то недоброе, что окружающие правительницу бояре чего-то опасаются, принимают на случай какие-то меры предосторожности. Но дело велось до такой степени скрытно и хранилось в такой глубокой тайне, что никто из меньшей братии не мог постигнуть, откуда именно грозила опасность правительнице и ее царственным братьям.

Так наступил достопамятный день 17 сентября 1682 года.

11