Москва и Россия в эпоху Петра I

Для решения столь серьезного грамматического вопроса Петр Андреевич Толстой да Андрей Иванович Ушаков 25 апреля 1722 года отправились в застенок. Силина спрашивали с пристрастием – вложили руки в хомут и вздернули на дыбу.

Портной висел на дыбе в ожидании кнута, и во все это время продолжал стоять на местоимении «тебя» вместо «того» и спрягал глагол «обижать» не в прошедшем, а в будущем времени, вместо «обидел» – «обидишь».

Такая, однако, стойкость Силина спасла его спину от кнута. Тем не менее, приговор состоялся строгий. Тайная канцелярия по указу царскому повелела Сибирской канцелярии отправить Силина в ссылку в Сибирь. 4 сентября 1722 года Тайная канцелярия почему-то нашла нужным справиться, действительно ли выслан Силин, и ей ответили, что бывший портной и служитель царевича еще 21 июня отправлен в Тобольск под конвоем поручика Микулина.

Школяры

В среду 27 сентября 1722 года, поздно вечером у Гаврилы Павлова, прозванием Лысого, старшего дьячка церкви святого Ильи, что в городе Глухове, собралась веселая компания. Некоторые из собеседников только что пришли из шинка, где отведали винца, и разговор сделался живее и одушевленнее.

Пытка на дыбе

Хмель одолел, собеседники разбрелись по углам, разлеглись по лавкам. Было два часа ночи. Свеча, догорая, мерцающим светом освещала спящих и засыпающих. Разговор стал стихать, и скоро храп да кряхтение переворачивающихся с боку на бок нарушали тишину.

Пользуясь этим временем, познакомимся с хлопцами, нашедшими приют в школе Лысого. Вот на верхней лавке, у печки улегся Лукьян Васильев Нечитайло, сын истого казака, хлопец дюжий, болтливый, родом он из города Галича. На десятом году от роду он потерял отца, прибрел в Глухов и жил по разным школам «для обучения». Лукьян изучил премудрость Часослова, умел подписать свое имя. Затем обучение шло плохо: шинки да девчата отбивали от него грамоту, и он зачастую сознавался, что пора учения прошла для него невозвратно. На другой день Успения 1722 года он перебрался в Ильинскую школу к дьячку Лысому, с тем, разумеется, что мало «помешкав», перейти в другую.

Под забулдыгой Нечитайло на нижней лавке спал уроженец села Сенча города Лоховца – Игнатий Емельянов Кривецкий. Года три тому назад отец его, «черкашенин», умер, и двадцатилетний парень стал бродить из одной школы в другую «для работы». Грамоту не уразумел, добрался до Глухова и почти в одно время с приятелем своим Нечитайло поступил к Лысому.

Против печки, на лавке спал хлопец Степан, а за столом в переднем углу, на парадном месте улегся гость лет пятидесяти, в рясе чернеца. Монах, как он уверял школьников и гостеприимного Лысого, пробирался из дальних мест в Киев на богомолье, по обещанию.

В смежной горенке вместе с дьячком, директором школы, разлеглись по лавкам три школяра: Митрофанов, Салочинков и Григорьев. Первый из них, Григорий Митрофанов, из города Сурджи, остался после отца трех лет и, когда подрос, ходил по малороссийским хуторам да городам, останавливаясь везде, где только находил школу. В школах за пристанище да за пищу Митрофанов отправлял церковную службу. Лет пять тому назад он явился в Глухов, долго отчитывал Псалтыри да Часословы в разных школах, толкался по монастырям, наконец приютился у Лысого. Митрофанов был не столько школяром, сколько профессором. Его лета, а главное – познания в церковной грамоте, давали ему место в ряду наставников в народных школах.

Таким же педагогом был Никита Григорьев, в настоящий вечер сильно захмелевший от приятельской попойки и крепко спавший в горенке Лысого. Родиной Никиты было село Красное, близ города Батурина. Он долго жил при отце-казаке и только год тому назад пришел в Глухов с тем, чтобы учить в школах «малых хлопцев». У Лысого он начал лекции с августа месяца 1722 года.

Около того же времени появился у Лысого также один из членов настоящей компании – Киприан Максимов Салочинков, «черкашенин из-под Чернигова», лет тринадцать тому назад потерявший отца и теперь посвящавший свои досуги на странствия из школы в школу, из монастыря в монастырь, как то делала бо́льшая часть его беззаботных товарищей.

Все названные хлопцы-школяры, за исключением Кривецкого, настолько уже владели грамотой, что могли подписывать свои имена, и все читали более-менее бойко; разумеется, книги церковной печати. Познакомившись в этой молодежью, подойдемте, пока свеча еще не погасла, к Нечитайло. Под влиянием крепкого вина он никак не мог угомониться, ворчал, болтал, кряхтел и, находя верхнюю лавку у печки ложем не совсем покойным, не переставал ворочаться с боку на бок. При одном из таких поворотов Нечитайло потерял равновесие и кувырнулся вниз на ноги Кривецкого.

Толчок разбудил безграмотного школяра.

– Чего ты не спишь? – заговорил он с сердцем. – Кажись, время бы уже спать!

– Какое не спишь? – бормотал полупьяный Лукьян, карабкаясь на прежнее место. – Я упал… Э-эх, – продолжал он, укладываясь на полатях, – полно мне валяться по школам! Или оженюсь, или в чернецы постригусь! Ей-богу.